Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 37. Произведения 1906–1910 гг.
Бывает, что и они страдают от него; но эти оставленные богом, потерянные люди готовы переносить зло, только бы им быть в состоянии делать его не тому, кто делает зло им, но тем, которые переносят его и не могут иначе».
Вот от этого-то обмана, до такой степени укоренившегося в народе, что те самые люди, которые только страдают от употребления насилия, оправдывают его, даже требуют его для себя, как чего-то необходимого, и сами совершают его друг над другом – от этой-то ставшей второй природой привычки и происходит то удивительное заблуждение людей, вследствие которого люди, наиболее страдающие от обмана, сами поддерживают его.
Казалось бы, рабочим-то людям, не получающим никакой выгоды от совершаемого над ними насилия, можно бы увидать, наконец, тот обман, в котором они запутаны и, увидав обман, освободиться от него самым простым и легким способом: прекращением участия в том насилии, которое может совершаться над ними только благодаря их участию.
Казалось бы, что̀ может быть проще и естественнее того, чтобы, веками страдая от производимого самими над собою, без всякой для себя пользы, насилия, рабочие люди, в особенности земледельцы, которых в России, да и во всем мире большинство, поняли наконец, что они страдают сами от себя, что та земельная собственность неработающих владельцев, от которой они больше всего страдают, поддерживается ими же самими, в виде стражников, урядников, солдат; что точно так же все подати – и прямые и косвенные – собирают с самих себя они же сами в виде старост, сотских, сборщиков податей и опять же полицейских и солдат. Казалось бы, так просто понять это рабочим людям и сказать наконец тем, кого они считают своими начальниками: «Оставьте нас в покое. Если вам, императорам, президентам, генералам, судьям, архиереям, профессорам и всяким ученым людям, нужны войска, флоты, университеты, балеты, синоды, консерватории, тюрьмы, виселицы, гильотины, – устраивайте всё это сами, сами с себя собирайте деньги, судите, сажайте друг друга в тюрьмы, казните, убивайте людей на войнах, но делайте это сами, нас же оставьте в покое, потому что ничего этого нам не нужно и мы не хотим больше участвовать во всех этих бесполезных для нас и, главное, дурных делах».
Что, казалось бы, естественнее этого? А между тем рабочие люди, и в особенности земледельцы, которым этого ничего не нужно, не только ни в России, ни в какой бы то ни было стране, не делают этого, а одни, большинство, продолжают сами себя мучить, исполняя против самих себя требования начальства и сами поступая в полицию, в сборщики податей, в солдаты; другие же, меньшинство, для того чтобы избавиться от насилия, когда могут это сделать, совершают во время революций насилия над теми людьми, от насилия которых страдают, то есть тушат огонь огнем, и этим только увеличивают над собою насилие.
Отчего же так неразумно поступают люди?
Оттого, что они вследствие продолжительности обмана уже не видят связи их угнетенности с их же участием в насилии.
А отчего же не видят этой связи?
А всё оттого же, отчего все бедствия людей, оттого, что у людей этих нет веры, а без веры люди могут быть руководимы только выгодой, а человек, руководимый только выгодой, не может быть ничем иным, как только обманщиком или обманутым.
От этого-то и происходит то кажущееся удивительным явление, что, несмотря на очевидную невыгоду для себя насилия, несмотря на всю очевидность в наше время того обмана, в котором запутаны рабочие люди, несмотря на явные обличения той несправедливости, от которой они страдают, несмотря на все революции, имеющие целью уничтожение насилия, рабочие люди, огромное большинство людей, продолжают не только подчиняться насилию, но поддерживают его и противно здравому смыслу и самой своей выгоде совершают насилие сами над собой.
Одни рабочие, огромное большинство их, держатся по привычке прежнего церковного лжехристианского учения, не веря уже в него, а веря только в древнее «око за око» и основанное на нем государственное устройство; другая же часть, каковы все тронутые цивилизацией рабочие (особенно в Европе), хотя и отрицают всякую религию, бессознательно в глубине души верят, верят в древний закон «око за око» и, следуя этому закону, когда не могут иначе, ненавидя существующее устройство, подчиняются; когда же могут иначе, то самыми разнообразными насильническими средствами стараются уничтожить насилие.
Первые, большая часть рабочих, нецивилизованных людей, не могут изменить своего положения, потому что не могут по исповедуемой ими вере в государственное устройство отказаться от участия в насилии; не имеющие же никакой веры нецивилизованные рабочие, следуя только различным политическим учениям, не могут освободиться от насилия, потому что насилием же стараются уничтожить насилие.
IX
Дикий инстинкт военного убийства так заботливо в продолжение тысячелетий культивировался и поощрялся, что пустил глубокие корни в мозгу человеческом. Надо надеяться, однако, что лучшее, чем наше, человечество сумеет освободиться от этого ужасного преступления. Но что подумает тогда это лучшее человечество о той так называемой утонченной цивилизации, которой мы так гордимся? А почти то же, что мы думаем о древнемексиканском народе и его каннибализме, в одно и то же время воинственном, набожном и животном.
Летурно.Война уничтожится только тогда, когда люди не будут принимать никакого участия в насилии и будут готовы нести все те гонения, которым они могут подвергнуться за это. Это одно средство уничтожения войны.
Спросите у большинства христиан, в чем главное зло, от которого Христос освободил человечество, и они скажут: от ада, от вечного огня, от наказания в будущем. Они соответственно этому думают, что спасение – это нечто такое, что другой может совершить для нас. Слово ад, которое так редко встречается в священном писании, вследствие ложных толкований сделало много вреда христианству. – Люди убегают от внешнего ада, которого они должны больше всего бояться. Спасение, больше всего нужное человеку, и то, которое дает освобождение человеку, это спасение от зла в своей душе. Есть нечто много худшее внешнего наказания. Это грех – состояние души, возмутившейся против бога, состояние души, одаренной божественной силой, но отдающей себя во власть животных похотей, – души, которая, живя в виду бога, боится угрозы или гнева человека и предпочитает человеческую славу своему спокойному сознанию добродетели. Нет погибели хуже этой.
И это – то, что нераскаявшийся человек уносит с собой в могилу. Вот чего надо бояться.
Спастись, в высшем значении этого слова, значит поднять упавший дух, излечить больную душу, возвратить ей свободу мысли, совести, любви. В этом состоянии то спасение, за которое умер Христос.
Для этого спасения дан нам святой дух, и к такому спасению направлено всё истинное учение христианства.
Чаннинг.Как, кажется, легко говорить правду, а как много нужно внутренней работы, чтобы достигнуть этого.
Степень правдивости человека есть указатель степени его нравственного совершенства.
Так это было долгое время, продолжается и теперь во всем и нехристианском и христианском мире. Но думаю, что теперь, именно теперь, после жалкой, глупой русской революции и в особенности после ужасного по своей дерзкой, бессмысленной жестокости подавления ее, русские, менее других цивилизованные, то есть менее умственно развращенные и удерживающие еще смутное представление о сущности христианского учения, русские, преимущественно земледельческие люди, поймут, наконец, где средство спасения, и первые начнут применять его.
Это средство спасения уже давно предчувствуется людьми и влечет их к себе и в последнее время всё более и более входит в сознание людей и уже начинает применяться.
В губернском городе заседает военный суд. Стоит стол, на столе зерцало с двуглавым орлом наверху и печатными словами внизу, лежат книги законов, аккуратно сложенные цельные исписанные листы бумаг с печатными заголовками. За столом на первом месте сидит в военном мундире с галунами и крестом на шее плотный человек с лицом умным, выражающим добродушие, особенно умиленное теперь тем, что он только что хорошо позавтракал и получил успокоительное известие о здоровье меньшого ребенка. Рядом с ним другой офицер немецкого происхождения, недовольный своим назначением и обдумывающий теперь тот рапорт, который он подаст начальнику. На третьем месте совсем молодой офицер, щеголь и весельчак, только что отпустивший за завтраком у полковника остроумную шутку, развеселившую всех. Он вспоминает теперь эту шутку и чуть заметно улыбается. Ему страшно хочется курить, он с нетерпением ждет перерыва. За отдельным столиком сидит секретарь. Перед ним куча бумаг, и он весь поглощен заботой о том, чтобы быть готовым по первому требованию начальства подать требуемую бумагу.
