Александр Грин - Том 6. Дорога никуда. Автобиографическая повесть
– Будьте наготове, – сказал Галеран Груббе, – я должен говорить в телефон и, может быть, тотчас опять поеду. Если же этого не случится, вы займете номер 304-й, как я условился с управляющим гостиницей, а машину отведете в гараж. Я вас извещу.
Терпеливый, безмерно усталый, но преданный Гале-рану человек, видя, что его хозяин расстроен, молча кивнул и вытащил из ящика для инструментов бутылку виски. Выпив столько, чтобы согнать болезненное отупение бессонной ночи, Груббе облокотился на дверцу и стал рассматривать прохожих. Было жарко. Он ослабел, склонился и задремал.
Как сказано ранее, Лаура Мульдвей и Сногден отправились в Покет, продолжая давние отношения с Ван-Конетом, и скоро Галеран узнал, что его хлопоты безрезультатно оканчивались. По-видимому, ничего другого ему не оставалось, как возвратиться. Он был отчасти рад, что эти лица в Покете, на месте действия; не поздно было попытаться, так или этак, говорить с ними по возвращении. Внутренне остановясь, Галеран сел в кресло и принялся курить, задерживая трубку в зубах, если размышление бессодержательно повторялось, или вынимая ее, когда мелькали черты возможного действия. Хотя самые важные свидетели отошли, он пересматривал заново группу людей, чья память хранила драгоценные для него сведения, и ждал намека, могущего образовать трещину в сопротивляющемся материале несчастия. Решение задачи не приходило. Единственный человек, к которому мог еще обратиться Галеран, не покидая Гертона, был Август Ван-Ко-нет. Ничего не зная ни о нем, ни об отношении его к сыну, Галеран думал о его существовании как о факте, и только. Однако эта мысль возвращалась. При умении представить дело так, как если бы свидетели налицо и готовы развязать языки, попытка могла кое-что дать. Галеран выколотил из трубки пепел и вызвал телефонную станцию – соединить его с канцелярией Ван-Конета.
Должно быть, телефонные служащие работали усерднее, если им называли номера небольших цифр, но только утомленный глухой голос очень скоро произнес в ухо Галерана:
– Да. Кто?
Август Ван-Конет был один, измучен ночным припадком подагры, в одном из тех рассеянных и пустых состояний, когда старики чувствуют хрип тела, напоминающий о холоде склепа. Ван-Конет осматривал минувшие десятилетия, спрашивая себя: «Ради чего?» В таком состоянии упадка задумавшийся губернатор, не вызывая из соседней комнаты секретаря, сам взял трубку телефона. Эта краткая прихоть выражала смирение.
Разговор начался его словами: «Да. Кто?»
– За недостатком времени, – сказал Галеран, – имея на руках осень важное и грустное дело, прошу сообщить, может ли губернатор сегодня меня принять? Я – Элиас Фергюсон из Покета.
– Губернатор у телефона, – мягко сообщил Ван-Конет, все еще охваченный желанием простоты и доступности. – Не можете ли вы коротко передать суть вашего обращения?
– Милорд, – сказал Галеран, поддавшись смутному чувству, вызванному терпеливым рокотом печально звучащего голоса, – одному человеку в Покетской тюрьме угрожает военный суд и смертная казнь. Ваше милостивое вмешательство могло бы облегчить его участь.
– Кто он?
– Джемс Гравелот, хозяин гостиницы на Тахенбакской дороге.
Ван-Конет понял, что слух кинулся стороной, вызвав неожиданное вмешательство человека, говорящего теперь с губернатором тем бесстрастно почтительным голосом, какой подчеркивает боязнь случайных интонаций, могущих оскорбить слушающего. Но состояние прострации еще не покинуло Ван-Конета, и ехидный смешок при мысли о незавидной истории сына, вырвавшийся из желтых зубов старика, был в этот день последней данью его подагрической философии.
– Дело «Медведицы», – сказал Ван-Конет. – Я хорошо знаю это дело, и может быть…
«Не все ли равно?» – подумал он, одновременно решая, как закончить обнадеживающую фразу, и дополняя мысль о «все равно» равнодушием к судьбе всех людей. «Не все ли равно – умрет этот Гравелот теперь или лет через двадцать?» Легкая ненормальность минуты тянула губернатора сделать что-нибудь для Фергюсона. «Жизнь состоит из жилища, одежды, еды, женщин, лошадей и сигар. Это глупо».
Он повторил:
– Может быть, я… Но я хочу говорить с вами подробно. Итак…
Внезапно появившийся секретарь сказал:
– Извините мое проворство: акции Сахарной компании проданы по семьсот шесть и реализованная сумма – двадцать семь тысяч фунтов – переведена банкам Рамона Барроха.
Это означало, что Август Ван-Конет мог сделать теперь выбор среди трех молодых женщин, давно пленявших его, и дать годовой банкет без участия ростовщиков. Вискам Вач-Конета стало тепло, упадок прошел, осмеянная жизнь приблизилась с пением и тамбуринами, дело Гравелота сверкнуло угрозой, и губернатор отдал секретарю трубку телефона, сказав обычным резким тоном:
– Сообщите просителю Фергюсону, что мотивы и существо его обращения он может заявить в канцелярии по установленной форме.
Секретарь сказал Галерану:
– За отъездом господина губернатора в Сан-Фуэго я, личный секретарь, имею передать вам, что ходатайства всякого рода, начиная с первого числа текущего месяца, должны быть изложены письменно и переданы в личную канцелярию.
– Хорошо, – сказал Галеран, все поняв и не решаясь даже малейшим проявлением настойчивости колебать шаткие обстоятельства Давенанта.
Но разговор этот внушил ему сознание необходимости торопиться.
Галеран сошел вниз, заплатил конторщику суточную цену номера и разыскал глазами автомобиль.
Груббе спал, потный и закостеневший в забвении. Его голова упиралась лбом о сгиб локтя. Галеран, сев рядом, толкнул Груббе, но шофер помраченно спал. Тогда Галеран сам вывел автомобиль из города на шоссе и покатил с быстротой ветра. Вдруг Груббе проснулся.
– Держи вора! – закричал он, хватая Галерана, без всякого соображения о том, где и почему неизвестный человек похищает автомобиль.
– Груббе, очнитесь, – сказал Галеран, – и быстро следуйте по этой дороге: она ведет обратно, в Покет.
Глава X
Поздно вечером следующего дня Стомадор ждал Галерана, играя сам с собой в «палочки» – тюремную игру, род бирюлек.
Весь день Галеран спал. Очнувшись в тяжелом состоянии, он выпил несколько чашек крепкого кофе и отправился на окраину города. Около тюрьмы он задержался, всматриваясь в ее массив с сомнением и решимостью. Денег у него было довольно. Оставалось придумать, как дать им наиболее разумное употребление.
Спотыкаясь о ящики в маленьком дворе лавки, Галеран разыскал заднюю дверь, постучав именно три раза. Мелочам тайных дел он придавал значение дисциплины, отлично зная, что пустяковая неосторожность начала может увести далеко от благополучного конца, как расхождение линий угла.
Стомадор бросил игру и открыл дверь.
– Вернувшись на рассвете, – сказал Галеран, – я так устал, что сразу лег спать. Ничего дельного не дала эта поездка. Нет даже скважины, которую можно было бы расширить, все наглухо закрыто со всех сторон. Гостиница на замке, люди Гравелота обокрали его и исчезли. Баркет с дочерью отказались – они твердят, что не были в «Суше и море». Имеете ли вы сведения?
– Никаких, кроме того, что ноге Гравелота легче. Гравелот, Тергенс и другие ждут со дня на день обвинительного акта. Я вынул из камня деньги. Бедный Джемс! Даже слуги общипали его. Что касается меня, я обыскал все камни. Их было одиннадцать, таких, которые подходили к описанию. Уже смеркалось, зловеще шумел прибой… И вдруг моя рука нащупала в глубине боковой трещины самого большого камня нечто острое! Я вытащил серебряного оленя. Буря и выстрел! Остальное было там же. Вот оно, все тут, считайте.
Внимательно посмотрев на Стомадора, Галеран сдержал улыбку и рассмотрел находку лавочника. Пересчитав деньги, он отдал половину их Стомадору, говоря:
– В дальнейшем у вас будут расходы. Они могут быть значительными, а потому спрячьте деньги эти у себя.
Серебряный олень стоял возле руки Галерана. Взяв вещицу, Стомадор повертел ее:
– Да, это что такое, по вашему мнению? Я, признаюсь, долго ломал голову над вопросом – зачем Джемс таскал эту штуку с собой? Стоит она немного.
– Вероятно, память о чем-то или подарок, – ответил Галеран, рассматривая оленя. – Олень, видимо, дорог ему. Тогда сохраним его и мы. Спрячьте оленя, он, может быть, стоит дороже денег.
Лавочник убрал деньги и фигурку в стенной шкаф, откуда, кстати, вытащил бутылку портвейна.
– О нет! – сказал Галеран, видя его гостеприимные движения с стаканчиками и темной бутылкой.
Забрав счета Давенанта, квитанции и записную книжку в свой карман, Галеран продолжал:
– Я выпью с вами, но только по окончании важного разговора. Голова должна быть свежа.
– А! Хорошо… Но бутылка может стоять на столе, я думаю, – осведомился Стомадор. – Так как-то живописнее. Мы все-таки сидим «за бутылкой».
