Под уральским небом - Тамара Петровна Москалёва
– Та-ак… нервишки, говоришь? Гастрит… простатит… – низким голосом пропела она.
Цыпушкин удивился: заведующая по-свойски обращалась на «ты». Иван Силыч конфузливо кашлянул:
«Да, целый букет».
– Букет… букет, – согласилась главврачиха. – Дерьмо твоё дело… начальник, дерьмо. – Она шлёпнула по бумагам сдобной ладошкой, резко встала. – Ну что, – женщина окатила болезного оценивающим взглядом. Не мигая, откровенно засверлила глазами. Цыпушкин врос в сиденье, – плохо твоё дело, – повторила врачиха, – но! не смертельно!
«Гусыня», обойдя стол, приблизилась так, что было слышно её дыхание. Иван Силыч приподнялся было, но, уткнувшись носом в тёткину пружинистую грудь, враз пропотел и ляпнулся на стул снова. Кепка его слетела на колени.
– А чего мы покраснели? – врачиха по-матерински потрепала Цыпушкинское вислое ухо. – Подлечим твою… простатку! – интимно прогундосила она, – подле-ечим… Да, меня, меж прочим, Валерией Андревной величают! А счас… – дама улыбнулась мелкими зубами, – счас ступай в палату, устраивайся!
Заведующая, оставляя вкусный аромат косметики, хлопнула дверью. Уходил Иван Силыч из кабинета с огромным желанием напиться! Его бил озноб, кепка в руках плясала… Он чувствовал себя жалким карасём, которого чуть не сглотнула голодная акула.
Палата была одноместная. Комнатка светлая и уютная (подстать названию). Неплотно прикрытые кружевные занавесочки скрывали пушистую герань на подоконнике. Парусники на картинках звали Цыпушкина в неизведанные дали…
Вечерело. Иван Силыч сложил дорожные вещи в шкаф. Переоделся и лёг – сморила дневная канитель. И вот уже Иван Силыч входит в сон… и видит розовое море… на прибрежном валуне – красавицу-русалку. Видит, как он, Цыпушкин, преподносит охапку роскошных цветов прелестнице… Сердце его колотится от сладкого волнения. «Какой дохлый букет!» – трубным голосом врачихи гремит чаровница и швыряет букет в Цыпушкину физиономию. Цыпушкин плачет от обиды, подбирает с песка вялую розу и согревает её дыханьем… Роза оживает. Иван Силыч прижимает нежные лепестки к мокрой щеке.
* * *
Иван Силыч жил тихо да мирно за высоким забором с угрюмой неласковой женой Павлиной, двумя юнцами и злою собакой. Здравствовали они нелюдимо в старенькой избушке-малушке, которая досталась хозяину от деда.
Гостей к самовару не звали. И Цыпушкиных никто не приглашал на чашечку чаю. В доме у них было разладно, невесело. Наверное, оттого, что супруги давно лишь терпели друг друга. А любовь их, нечаянно заблудившись до свадьбы, ушла куда-то, подарив на память чудо-сыновей, погодков. Чета и жила по-разному. Павлина, отправив мальцов в детсад, а позже – и в школу, лёжа на тахте у телевизора со шматком колбасы, с утра до ночи занималась самообразованием. Наспех сварганив немудрёный обед, припадала к тахте опять. Рано стала оплывать, недужить.
– Устроилась бы куда или учиться бы пошла, среди людей и про болячки забудешь, – обеспокоенно заикнулся как-то Иван Силыч.
– Всех денег не загребёшь, – не отрываясь от книжки, с неудовольствием ответила жена.
Больше Иван Силыч на эту тему не заговаривал.
Цыпушкин слыл мужиком домовитым и башковитым. Что и правда: в будни он руководил токарями-слесарями и придумывал очередное рац. приспособление на пользу родного завода, а в выходные облагораживал быт: перебирал подгнившие брёвна, латал крышу, подправлял заплот. Трудов по дому много, все не перечтёшь. Работая, Иван Силыч обыкновенно посасывал сигарку и помалкивал. Да и о чём говорить-то? Каждый разгребал свои мысли в одиночку. Начитанной супруге по нраву были ум и золотые руки мужа. Он же ценил её невстревание в его душевное приволье. Так они и жили, не мешая друг другу.
«Пацаны – воздух мой, не могу надышаться ими», – говаривал отец. И как чуток подросли сыновья, он их – с собой! То вперегонки с утренним солнцем на рыбалку убегут, то за грибами-ягодами. А то ещё куда… Зимой батька часами возился с ребятами: сооружал хитрые игрушки, по весне ковырялся в саду и огороде. Вот такой он был Иван Силыч Цыпушкин! Конечно, можно бы сказать, что человек отдавал дому всё своё время. Однако, нет! Осень была его! Все три месяца начальник механического цеха теперь обязательно проводил в «Лесном Уюте», поправлял расшатанное за трудовое время здоровье. На работе претензий за его долгое отсутствие не возникало: оставлял за себя заместителя.
Проходили дни. Годы. Вот уже и сыновья переженились, разлетелись по своим местам. Внуков произвели на белый свет. Павлина до осени месяцами гостила у одного сына и у другого. Иван Силыч не покидал отчего угла и лишь изредка наведывался к отпрыскам. «Пусть сами чаще приезжают». А осенью, как заведено, доверив скромное подворье жене, с благословения заводского начальства – отчаливал в «Уют» на поправку.
* * *
Рабочая смена клонится к закату. Напротив сидит икроногая толстуха, безостановочно трендит:
– Помогите, Иван Силыч, не знаю, что и делать с Геркой! В ладу жили, не могла нарадоваться, а вот, как третья лялька родилась, сладу с ним не стало: приходит в ночь да за полночь, а то и вовсе дома не ночует. А как начнёт врать… ой! А я точно знаю, что он с такими же вон бродягами у девок… в Кирсараях. Мне не верите, спросите у него сами…
Сопленосые бабы-жалобщицы вызывали у Цыпушкина раздражение, хоть он и не подавал виду. И не мудрено: всякий раз, после каждой получки, не в милиции, а в кабинете Ивана Силыча жёны искали управу на благоверных. Частенько прямо здесь же, у начальника на глазах, супружницы устраивали домашние разборки с мордобоем. Иван Силыч не принимал сторону нерадивого семьянина, но и его крикливую половину не одобрял: «Чё ты здесь ноешь, а?! – мысленно ругался он, – да огрей ты его на кухне сковородкой разок, чтобы мозги повылетали и выгони к чёртовой матери!»
Вот и сейчас начальник выслушал и со словами: «Понял, не звони!» выпроводил хлюпаюшую молодайку, а к себе на допрос позвал виноватого.
– Ты чё же это, Герасим, выдрючиваешься-то, а? – нахмурился Цыпушкин и уставил на парня суровый взгляд из-под нависшего лба. – Получку домой не приносишь. Гуляешь. Смотри, такая женщина хорошая, а ты…
– Она? Фу, лужа затхлая! – хорохористый Герка брезгливо вскидывается: – Была хорошая, да вся вышла! А вообще… если хорошая, бери её себе!
– Чего-о?! Ты это…
– Да кисло мне с ней, вот чего! – жёстко перебивая начальника, признался Герка, – ну гляди ты, Силыч, на кого она похожа! Она ж в ребятёшках вся утонула, пузо как у свиньи… тьфу!
– Мелюзга-то твоя?
– Не спорю. Детям даю, сколько надо, а с ней жить… – парняга тряхонул косматым чубом, – да и нет на свете мужика, который бы не левачил
