Там темно - Мария Николаевна Лебедева
Но, прикрыв на секунду глаза, видит её лицо.
Генетический клятый фейсап. Удивительно думать, как его – резковатые – черты превратились в её девичьи, не утратив при этом сходства. Кира представила, как ей – той девчонке, не Кире – говорят, мол, «папина дочка» и треплют по стриженому затылку, лохматят крашеные пряди.
Кира не чувствует ничего (или чувствует ничего), но слишком ясно уж ощущает биение сердца.
Стараясь ступать неслышно, она подбирается к глазку. На лестничной клетке пусто. Сердце, минуя грудную клетку, стучится прямо о дверь. Подумав немного, Кира резко поворачивается и идёт в душ, не заботясь о том, слышны ли в подъезде её шаги или нет. Надо смыть с себя этот день. Завтра будет по-прежнему. Вода обещает забвение: всё утечёт, испарится, истает. Ни о чём не стоит беспокоиться, ничто не бывает важным надолго – к сожалению или же к счастью.
Не ждала?
Темнота металлическим боком прижимается плотно к виску. Раз – и нет ничего. Чёрные струи воды, чёрный воздух вокруг, сжимаются медленно стены.
Кира привычно застывает на месте – это всегда начинается так, сейчас непременно начнётся. Она слишком сильно затягивает поясок у халата – чувство верёвки, перетянувшей туловище напополам, – чтобы хоть как-то оказаться здесь. Тихо, дыши. Ничего не начнётся. Ослабив чуть поясок, Кира шлёпает в коридор – мокрые ступни оставляют следы – и распахивает дверь.
О, разумеется. Какой же сюрприз.
Около электрощитка стоит Яся, из тысячи способов привлечь внимание остановившаяся на этом.
Яся умудряется смотреть сверху вниз на собеседника любого роста, но Киру этим не впечатлишь.
– Свет верни, – говорит Кира.
Яся неожиданно послушно кивает, щёлкает рычажком обратно, но сообщает будто бы мимоходом:
– Птица может перекусить провода. Пригласи меня в дом?
Звучит не вполне как вопрос.
Кира возводит глаза к потолку. Топчется на пороге, переминаясь с ноги на ногу. Откуда-то воспоминание: нечисть не может войти без приглашения, не зови сам – и не будет беды.
Капли воды падают с волос на плечи, чувствует холод от каждой из капель. Мокрые пряди липнут ко лбу – всё это было, точно ведь было. То ли холодом веет от самой этой девчонки, таращащей глаза, бесцветные, рыбьи, то ли задувает ветер в хлипкую подъездную форточку.
Ветер, конечно же ветер.
– Что тебе нужно?
Она готова к любому ответу, но Яся, похоже, ведёт внутри своей головы какой-то иной диалог. Потому что она говорит:
– Держи птицу! – расстёгивает резко куртку и вручает Кире большую белую, до невозможности тёплую птицу.
Яся смотрит.
Птица смотрит.
Чего вы смотрите, хватит.
Кира не любит прикосновений, громких голосов, непонятных историй, пристальных взглядов.
Всё это она впускает сейчас в свой дом.
Кир, ну зачем? Ты хорошо подумала?
Кира вообще не думала, в том-то и дело.
Хлопает дверь.
Она делает шаг назад, и Яся входит в квартиру.
Впервые за долгие месяцы кто-то чужой переступает порог.
Ответ 2
Я смотрю в будущее без особого разочарования
неделю назад
– От тебя холод! – ёжится мама.
От Яси правда холод и хаос. Она измеряет шагами квартиру, то и дело косясь на окно.
Никого.
Хорошо.
Зачастую от хрупкого существа ожидаешь изящества, грации, но Яся движется, как сломанный робот, сутулит тонкую спину. Ей доступны лишь два состояния: полный покой и лихорадочное действие. Резкие движения взбивают воздух, пальцы чуть что сжимаются в кулаки.
Ночью она подкатывается к батарее, прижимается спиной – остаётся большое розовое пятно – да так и лежит. Спина горит, колени прижаты к груди. Нужно успеть откатиться обратно, пока не настиг сон. Иногда, кое-как повернувшись, Яся проваливается в промежуток между диваном и батареей. Утром её не найти: лежит свёрнутое одеяло, Яси нет и в помине. Она занимает совсем немного места – пока молчит. Начав говорить, заполняет любую комнату целиком.
Диван под Ясей скрипит, мама шикает с кровати. Попытки ползти осторожно, словно какой-то моллюск, обречены на провал: диван откликается на каждую Ясину кость, выступающую под кожей.
Она приподнимается на локте и видит за окном смутный силуэт.
Пришла. Снова пришла.
Яся переворачивается на живот, падает лицом в подушку и сердито сопит. Потом встаёт. Нервно дёрнув рукой, показывает, что сейчас пойдёт на кухню.
рассказывает Яся
Вечно птицы всё портят.
Они никогда не бывают к добру, будь то влетевшая в комнату чайка, ворон на кладбище или ещё кто. Даже если какой-нибудь парень, допустим, прикован к скале – так прилетит же орёл и сделает жизнь в сто раз хуже.
Так что всё началось с неё, с этой проклятой птицы.
Поначалу я стала замечать её на улице. Слишком часто, чтобы это выглядело случайностью.
Она выглядывала из кустов – ветки сгибались под тяжестью тела. Птица была жирновата.
Она прогуливалась у подъезда, пыталась смешаться со стайкой воробьёв. Выходило нелепо: птица торчала среди них, как айсберг.
И хуже всего – она принялась являться ночами, с дьявольским терпением карауля меня до рассвета.
Неотступно.
Повсюду.
Неотвратимо.
Казалось, что вот глянешься в зеркало, а там нет лица, только птичья башка. Уставится смородинными глазами, будто обычное дело.
Птица определённо была проблемой.
Стоит спросить о ней у других – и все отвечали невнятно. Ну да, говорят, птица. Ты что, не видела, что ли, таких. Тыкали пальцем, показывали на экране какого-то голубя, чайку, говорили: смотри. Как будто бы не очевидно, что это другое. Как можно не знать?
Иные и вовсе крутили пальцами у виска: мы ничего не видим, о чём ты, нет нигде никого.
Птица была. Однажды она пролетела так близко, что задела крылом – щёку ожгло, как горячим воздухом из фена.
Тогда я перестала спрашивать других.
Немногим позже поняла, что и камера её не видит: сколько ты ни старайся, на месте пернатой будет засвет, пустота, брошенный кем-то пакет.
Тогда я перестала верить камере.
Той ночью, дождавшись, пока мама покрепче уснёт, я вышла на кухню. По ту сторону стекла влажно поблёскивали два чёрных немигающих глаза.
– Тюк! – с мрачной решимостью птица стукнула клювом в стекло.
Я страшно замахала руками. Птица глянула с интересом, мирно склонив голову набок. Казалось, перья мягко светятся в темноте. Мои движения нисколько её не пугали, скорее казались забавными. Она думала, я смешная.
– Тюк-тюк, – чуть вежливей постучалась птица.
– Пошла вон, – прошипела я.
Птица не шелохнулась.
Лучше синица в руках, чем журавль в небе, и оба они всяко лучше, чем птица-сталкер за окном. Я схватила кувшин,
