7 октября - Александр Викторович Иличевский
Так они и жили: ни под хупой, ни под венцом. Два года целибата, затем Иван переломил ситуацию, после чего все-таки родился сын, но любовь долго еще оставалась для него драматической составляющей жизни. Впрочем, как и стремление понять себя евреем, ради чего он изучал традицию и стал исповедовать религиозно-сионистские идеи, точнее, стал последователем рава Кука, поэтического гения преобразования иудаизма в современную модернистскую теорию жизни. Ясное дело, такие браки, в которых есть религиозные, мыслительные и пищевые противоречия, скорее являются перемирием, чем союзом. Однако на белой богине жениться рискованно и спорно, но тут уж либо пан, либо пропал. Поди еще ее найди.
Иван так бы и не развелся, если бы они не собрались в Израиль – после принятия «сиротского закона». Это стало последней каплей, да к тому же все и так шло к разрешению ситуации, а тут мадам Варда – семейная психологиня, к которой они наведывались во дворы близ Смоленской площади в попытке не то в самом деле развестись, не то счастливо зажить дальше, – возьми да скажи: «А что? Поезжайте. В Израиле многие создают новые семьи».
И они уехали. За три года пережили два периода улучшения отношений. Но на третий год летом Ирина вместе с Артемкой отправилась на дачу в Мозжинку на каникулы, после которых не вернулась в Израиль: вдруг перед началом учебного года она сообщила, что все кончено и теперь Иван сам решает, как ему жить дальше.
Созванивались по скайпу, Ирина сидела в геймерском кресле Артемки, закутавшись в теплую кофту и шарф – будто облачилась в латы перед решающим боем. Правда, август в Подмосковье тогда выдался дождливый. Говорила она бледно, безучастно – и он быстро понял, что на этот раз поезд ушел, никаких дискуссий. Испытал ощущение облегчения и провала одновременно. Настолько бездонного провала, что даже заглядывать в него было страшно. Но делать было нечего, и он поплыл потихоньку-полегоньку, стараясь не думать, какая под ним синяя, как вечернее небо, глубина. И – выплыл.
Впервые он увидел ее в общаге – в коридоре она восседала в позе лотоса перед приоткрытой дверью в комнату, из которой доносились завывания Роберта Планта: Led Zeppelin уже тогда были главной рок-группой жизни. На Ирине был красный спортивный костюм Adidas – недостижимый для смертных предмет моды его юности. Он подсел к ней и попросил прикурить. Он и сейчас помнит сладковатый привкус крепчайших Ligeros без фильтра, бумага которых делалась из сахарного тростника. Вскоре он увидел ее в факультетском клубе на дискотеке. Пьяная от счастья и шампанского, которое студенты пили по темным закуткам перед танцполом, она одиноко танцевала под Atom Heart Mother с лившимся шарфом в руках, подобно Айседоре Дункан – любительские движения тела, выражающие не то душу, не то пустое и неизъяснимое. Потом они отправились на ранней электричке в Москву и целый день гуляли по городу, к вечеру вернулись пешком в Долгопрудный. Это была большая прогулка, во время которой он не понял ничего, кроме того, что существует счастье жизни в весенней столице, где бульвары уже были усыпаны клейкой шелухой тополиных почек. Но что он помнит еще – первое впечатление тогда так и не сформировалось, и это было странно: вот Ирина курит на корточках, прищурив карие глаза (с пятнышком в левом) под челкой, вот они босиком бегут под ливнем по Сиреневому бульвару, вот она кладет голову ему на плечо в электричке и он замирает от важности момента и… непонимания, потому что это – не белая богиня. Такой загадочной, но скудной она для него и осталась, непроницаемой, как душа Айседоры Дункан. И смириться с тем, что имя его ситуации – «нелюбовь», ему пришлось только недавно.
А что такое любовь к детям? Животное чувство, смешанное с невротической досадой?
Вдруг Иван вспомнил, что Шерлоку недолго осталось. Года два – едва-едва. Но собачка прожила отличную жизнь. Он купил пса незадолго до отъезда в Израиль. Сделка состоялась под Ногинском, у заводчицы Натальи Петякиной. «Петякинские лабры» – хорошее название для псарни. Помнил, каким глупым был в первый год щенок. Сгрыз в доме все, до чего смог дотянуться. Кажется, рынок бытовой техники, сожранной лабрадорами, в одной только Америке превышает два миллиарда долларов. По лестнице его нельзя было спускать на поводке, поскольку сызмала слабые суставы – такая порода, – и Иван таскал его на руках. Пошли как-то по грибы в Мозжинке, так на обратном пути Шерлок настолько устал, что залез в ручей по уши и сидел там – отмокал, неженка. И снова Глухов вынужден был нести его на руках до дома. Но ничего, подрос и стал пловцом: неустанно гонял в озеро-реку-море за брошенной палкой или на треть наполненной пластиковой бутылкой.
Из детства Артемки он помнил четыре эпизода. То, как не уследил, как прозевал, когда сынок побежал по лужайке, споткнулся и стукнулся лбом о бетонную дорожку. Как отчаянно мчался по проселочному бездорожью в аптеку перед закрытием, потому что у ребенка поднялась температура. Как Артемка учился плавать и никак не мог пересилить себя и нырнуть, а тренерша макала его, макала, и как до слез было его жалко. Как он привел его в детсад – еще пустой, детей еще не доставили, – раздел, отвел в комнату для игр, а Артемка тихонько подошел к окну, взялся снизу за подоконник и стал с тоской смотреть на голые деревья, на ворон, в свете утренних сумерек кружащихся над ними.
В Москве они жили на Пресне, в купеческо-мещанском районе Малой Грузинской и Столярного переулка, рядом со Щукинским особняком, где в начале ХХ века во время визита в Москву бывал Анри Матисс. Многое Глухов на Пресне сумел, но главное – успел полюбить: лавки, сугробы, кафе, дворовые тропинки, магазины. Он ходил в гастроном «Мяснов» за венскими сосисками, в то время как Ирина из-за своего веганства питалась отдельно. Да и жили они словно рыба с собакой, по-вегански – такая разность темпераментов. К тому же Ирина мерзла при любой погоде, а Глухов изнемогал от малейшей оттепели. И тем хуже для него оказалась акклиматизация в Израиле, в Гуш-Дане, знаменитом своей влажной морской жарой: жизнь в
