Лица - Тове Дитлевсен
— Но что я ему такого сделала?
Лизе помешала кофе, и перед ней возникло скрытное, загадочное лицо Ханне. Проходя мимо нее — они давно избегали прикосновений, — она чувствовала запахи теплого молока и мокрых резиновых сапог из своего детства и знала, преисполняясь мрачной виной, что ноздри Ханне наполнены совсем другими запахами, и Лизе их не уловить: в ее материнском носу слишком много собственных воспоминаний. Лицо Ханне дрогнуло и унеслось в ужасное небытие между лицом, оставленным вчера, и лицом, которое придется надеть завтра. Учитывая всё это, нет ничего удивительного, что у Герта по вечерам, пока он занят другими вещами, появляются уши животного. Такое нередко случается, когда, например, собака смотрит глазами на близкого человека. В подобных случаях нужно тактично прикинуться, что ничего не случилось, и снять все зеркала в доме, пока недоразумение не будет исправлено. Если привлекать внимание окружающих к таким упущениям и небрежности, рискуешь обнажить их уязвимость и навлечь на себя гнев — с тем же успехом можно при всех сообщить мужчине в смокинге, что он забыл застегнуть штаны.
— Ничего, — сказала Гитте, — ничего ты ему не сделала. Это как у Стриндберга. Они ненавидят друг друга без всяких причин, все его персонажи.
— Потому что они остаются вместе, хотя любовь прошла, — нашлась с ответом Лизе, наводя Гитте на знакомый, безопасный след. — Нельзя любить одного-единственного человека, позабыв обо всех остальных.
— Именно так, — подтвердила Гитте удовлетворенно. — Только любовь к ближнему, всё остальное антиобщественно. Поэтому мне совсем не жаль Грете. Это эгоистичный поступок.
Она раздула ноздри, словно у нее был заложен нос. Лизе, изнуренная, почувствовала, что на этот раз опасность миновала.
— Похоже, в народной школе тебя научили кое-чему хорошему, — произнесла она с болезненной благодарностью.
— Похоже, так.
Гитте поднялась и принялась собирать посуду на поднос.
— Семья вымерла. Мы больше не хотим ни жениться, ни производить на свет детей. Но если уж это делать, как ты и Герт, нужно оставаться вместе. В разводе нет смысла. Тебе стоило впустить его прошлой ночью. Было бы разумно с твоей стороны.
Последние слова она выдохнула, уже надавливая локтем на дверную ручку.
Лизе поднялась с постели и открыла дверь в свой кабинет. Глубоко вздохнув, уставилась на печатную машинку — та, вся в пыли, нетронутая, осуждающе развалилась на столе, который был в том тягостном порядке, какой возникает, когда никто за ним не работает. На столе лежала аккуратная стопка экземпляров «Извращенца», за которого ее удостоили награды. Книга о преступлениях на сексуальной почве. Под подозрение попадает жалкий холостяк: он испытывает страх перед женщинами и приглашает на лимонад и печенье маленьких девочек, живущих в его квартале, к себе в полуподвальный магазин. Убийцей же оказывается следователь, который проявляет особое рвение, пытаясь раскрыть преступление. Концовка удивила даже ее саму. Стоило создать персонажей, как они самостоятельно стали решать, чего им хочется. Писательство всегда было для нее своеобразной игрой, приятным занятием, позволявшим забыть обо всем на свете. Она задумалась: если снова начать писать, может, этот кошмар закончится? Ханне каждый день забегала к ней после школы. «Ну что, мама, у тебя уже готова новая глава?» — спрашивала она взбудоражено. И читала с блеском в глазах. «Ох, как же хорошо получилось. Жду не дождусь продолжения».
Ханне врывалась в ее сознание и уносилась из него, словно рассветный луч в темной комнате. Первый ребенок, чудо, девочка. Все свои книги она писала именно для Ханне: сказки, истории для маленьких детей, рассказы о мире детских девичьих фантазий. Ее ошеломляла идея, что у нее могли родиться мальчики. Это разочаровывало, но она вполне смирилась. Как считала Гитте, оба — Могенс и Сёрен — знали, что Лизе хотела девочек. Гитте окружала мальчиков любовью, которой Лизе их обделила. Гитте уверяла, что Лизе, конечно, тоже их любит, но Ханне она любит сильнее.
Она взяла одну из книг. Обложка яркая, кричащая. Гитте читала ее еще в народной школе. Вся их ЛСД-шайка с ума сходила по этой книге. Для них она стала бунтом против авторитетов, оружием в борьбе против власть имущих и конформизма. Гитте увидела объявление Лизе о поиске горничной и уцепилась за нее, как утопающий за соломинку. Она хотела избавиться от своего пристрастия, понимая, к чему оно ведет. Хотела стать здоровой, независимой и служить художнице: только в искусстве можно быть по-настоящему свободным и возвыситься над смертоносной силой, породившей все беды мира.
Она села за письменный стол в скромной хлопковой ночной рубашке, под босыми ступнями — холодный паркет. Наедине с Ханне она не оставалась уже давно. И не знала, что этому мешало. Конечно, нелегко остаться наедине с кем-то в квартире, где живут шесть человек.
— Мне страшно, — отчетливо прошептала она. Зачем он рассказал Гитте о самоубийстве? Что там надвигается день ото дня, неизбежное как время? Она представила себе большие волосатые уши Герта — о таком никому не расскажешь. Перед ней появилась мертвая женщина. Сколько таблеток понадобилось бы, пятьдесят или сто? Гитте их забрала. Но ей всё равно каждый вечер придется давать Лизе по две — без них не заснуть. Гитте всем давала что-то, без чего они никак не могли обойтись. С Гертом она спала, с Могенсом тоже спала, Сёрена угощала десертами со взбитыми сливками, но что же она давала Ханне? Девочка относилась к ней со своеобразной бдительной осторожностью, причин которой Лизе не могла разгадать.
Она собралась с силами и направилась в ванную. Теплая вода нежно ласкала ее. Доносился голос Герта, звавший Гитте. Он просил подать кофе: к десяти ему нужно отправляться в министерство. Неужели вчера вечером он на самом деле хотел с ней переспать? Но это казалось столь же невозможным, как если бы их разделял океан. Гитте считала, что все мужчины в той или иной степени извращенцы. В средней школе за полгода в ее постели побывало сорок девять парней, и среди них никого нормального. Один мог только в резиновых сапогах. Другому нравилось с силой хлестать ее по лицу. Герта нужно было щипать за соски — все десять лет замужества Лизе об этом и не подозревала. Если пустить в ход ногти, он приходит в дикий экстаз — наставляла Гитте.
В водопроводной трубе, проходившей вдоль края ванны, зашумело. Этажом выше кто-то купался. Гитте почти никогда не принимала ванну. Под подбородком у нее залегла темная полоска, потому что она водила мочалкой только по лицу. Грязь
