Дурак - Константин Михайлович Станюкович
«Убежден, что я такая же беспринципная каналья, как и он сам» — подумал Липецкий, довольно сдержанно отвечая на горячее пожатие руки хозяина.
И предвкушая злорадное удовольствие удивить эту «восходящую звезду», к которой чувствовал теперь неприязнь, он громко, слегка дрогнувшим от волнения голосом проговорил:
— У меня ничего не готово. Я пришел заявить вашему превосходительству, что отказываюсь от предложенной мне работы.
И вслед за этими словами, положил на письменный стол объемистую тетрадь.
Хотя его превосходительство и быль недурным актером в жизни, играя разнообразные роли во время своей служебной карьеры, тем не менее слова молодого человека настолько поразили Драгоценного, что он широко раскрыл от изумления глаза — до того отказ Липецкого от предложенного ему «случая выдвинуться» казался чем-то диковинным, невероятным. Сам Евгений Аркадьевич с цинизмом бесшабашного карьериста, не задумываясь, не только писал, но и проводил в жизнь то, что считал часто и вредным и бессмысленным и над чем сам же в душе смеялся. Делали то-же самое и все. Любой из его чиновников с восторгом принял бы подобное поручение. И вдруг этот маленький чиновник и при том нищий, имевший на руках мать и сестру (его превосходительство собрал о нем сведения) отказывается, и при том такой тон… неслыханный тон.
Все эти мысли пробегали в голове его превосходительства, и он, наконец, проговорил, точно еще не веря своим ушам:
— Так вы отказываетесь и не хотите воспользоваться случаем выдвинуться. Подумали ли вы об этом?
— Подумал, ваше превосходительство, и отказался, так как считаю проект не только не благодетельным, а прямо вредным, и одобрять его в газетах, разумеется, не стану…
— Меня нисколько не интересует ваше мнение, г. Липецкий, о проекте! — перебил его резким тоном его превосходительство.
И мгновенно лицо его приняло серьезное начальническое выражение, и в его глазах блеснул злой огонек.
— Я полагал, что, предлагая мне расхвалить проект, вы интересовались моим мнением, ваше превосходительство…
— Вы полагали? — презрительно протянул Драгоценный. — А я полагаю, что вам не следовало бы служить с такими взглядами, как у вас… Вот что я полагаю…
И, кивнув головой и не подав, конечно, руки, его превосходительство дал знать, что аудиенция окончена.
Оставшись один, Драгоценный проговорил вслух:
— Вот-то дурак!
V
Веселый, точно сваливший с себя неприятную обузу, Липецкий вышел из директорского кабинета и отправился на службу.
Кузьмин очень обрадовался, увидев своего помощника.
Когда он узнал от него о предложении директора департамента и об отказе исполнить поручение, то пришел в какой-то священный ужас и в то же время смотрел на молодого человека, как на героя.
— Ну, теперь не забудет он вам этого, Григорий Николаич! Не забудет! А вы поступили, можно сказать, героически… Отказаться от такого случая… от покровительства такого орла, как Драгоценный, это я вам скажу… неслыханно… Вы просто-таки герой, и я вас за это очень уважаю! — говорил Кузьмин шепотом, словно-бы боясь выразить свое сочувствие открыто.
К трем часам дня уже весь департамент знал об истории с Липецким; все находили, что он большой дурак, и приходили взглянуть на такого дурака…
— Фе-но-ме-на-льный! — шептал на ухо Айвазову барон Фиркс. Не-воз-можный! Теперь его песенка здесь спета! — прибавил он весьма довольный, что Липецкий оказался таким дураком.
И действительно песенка Липецкого была скоро спета в департаменте.
Через несколько дней в одной газете появилась хвалебная статья о проекте, а вслед затем в Правде была напечатана обстоятельная заметка, доказывавшая, что проект лишен серьезности и не только не благодетелен, но прямо-таки вреден интересам платежных сил страны.
И в тот же день, когда напечатана была эта заметка, начальник отделения позвал Липецкого в кабинет и сообщил ему о приказании подать в отставку.
— Ну не дурак-ли? — говорил на другой день барон Фиркс в кружке собравшихся чиновников… Мог-бы сделать карьеру, а вместо этого…
Все соглашались, что Липецкий дурак. Один Кузьмин отмалчивался.
И только мать, сестра и несколько друзей Липецкого продолжали считать его умным человеком.
1897
