Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук - Алексей Викторович Серов
Ее муж, человек неуклюжий, но упорный, Михаил. Он сбрил усы. Неделю назад он поджог их, пока разжигал костёр. Усы были густые, почти идеальные. Вспыхнули они так же чудесно, как выглядели. Он тогда наклонился, чтобы раздуть загорающуюся траву. Трава, разумеется вспыхнула и усы вместе с ней. Отплевавшись, отматерившись, Михаил тут же ушёл домой и сделал то, чего не делал уже девятнадцать лет: сбрил усы.
⁃ Вы помолодели! — сказал я. Отметить усы было необходимо. Михаил отчаянно показывал мне их отсутствие, поглаживая место под носом.
⁃ Ой, да ладно тебе, — Михаил был страшно доволен тем, что я заметил отсутсвие усов (хоть я и прекрасно знал всю историю).
Жена принесла мне кофе. Я стал наскоро придумывать себе дело, чтобы не задерживаться более у экрана. Дело не в ее родственниках. Дело не в общении с ними. Я просто хотел отдохнуть. До работы было два часа двадцать минут. Дорога займёт пятнадцать минут. Чтобы переодеться, мне нужно десять. Остаётся пятьдесят пять. Чтобы поесть, мне нужно тридцать. Остаётся двадцать пять. В оставшееся, пролистаю почту и сообщения, на которые, скорее всего, не отвечу.
6
Я падок на обертку. Знаю, что это неправильно. Знаю, разумеется, какие социально-психологические феномены восприятия регулируют этот процесс. Знаю, что обертка — далеко не всегда отражает содержание или хоть сколько говорит о нем. Но, несмотря на все это, я падок на обертку. Так устроен человек.
Выбирая себе кабинет для личного приема, я ориентировался на всю ту же, пресловутую обертку. Такую обертку я нашёл в первый же день поисков. Ей оказалось здание Дома Культуры Моряков. Это старая, глухая, каменная конструкция, ставшая из рыбной биржы областным ДК, вмещала в себя, на вид, около тысячи квадратов. Снаружи этот исполин выглядел потрясающе: зависший над самой рекой, он дышал сотнями окон темными водами Преголи. Нижние его этажи вот вот могли утонуть, поднимись уровень воды ещё хоть на пол метра. Массивные колонны цвета грязного камня. Каменные львы, устрашающие и прекрасные. Львы навечно молчаливые. Это одно из зданий в городе, которое историю не хранит — оно ею дышет. Оно выплевывает историю каждым завитком стены и каждым изгибом окна.
Можно увидеть, что на окне, где-нибудь в углу наверняка остались штрихи записей кладовщика, или царапанья, что мы делаем не задумываясь пока слушаем кого-то. Наверняка, возле того окна внизу, когда-нибудь давно, стоял какой-нибудь Фридрих Куцнер, пароходный грузчик и неплохой малый. Он точно слушал длинную речь своего руководителя Гер Мундибаля Ацнера о «непременном и всеобязательном соблюдении технических мер сохранения чужой собственности». И этот Гер Ацнера, как сейчас вижу, говорил, отплевываясь чрезмерным слюноотделением на каждое слово. И наверняка говорил он долго, витиевато. Абсолютно уверен, что он неоднократно унижал всех, в том числе и Фридриха Кацнера. А этот молодой и неплохой парень, знать рисовал ржавым гвоздем на окне свастику. Тогда, идеи Гитлера ему казались выходом. Спустя некоторое время он узнает, что его примут за еврея ввиду фамилии. Вернуться в Рыбную Биржу ему никто не даст, поэтому и свастика останется тут навсегда. Русским солдатам до неё не станет дела. А заметивший ее вахтёр, правнук Фридриха, решит, что это часть истории. Ни сном ни духом не подозревая, что это часть его племени.
Внутри же здания Дома Культуры Моряков, все иначе. Эта чудесная обертка раскрывается гигантскими деревянными дверьми и все становится довольно убого и грустно: полы из паршивой на вид плитки, стены, украшенные вручную написанными объявлениями в советском стиле, грустные уставшие люди. Чтобы нынешнему ДК, расположившемуся в здании Биржы хоть как-то выжить, было принято решение отдать часть помещений в аренду. Старожилы были против. Юрий Геннадьевич, один из трёх вахтёров, отработавший в этих стенах уже почти сорок лет, был против. Он тогда сказал: «Может нам ещё бардель тут открыть?». И, по стариковской привычке, настолько смягчил букву «е» в своём произношении, что она превратилась в «иэ». Тогда, его никто не послушал. Половину помещений отдали в аренду по небольшой цене, а вторую половину стали занимать кружки и секции. Стандартный набор для любого ДК.
Но, сегодня, Юрий Геннадьевич, которого тогда никто не слушал, полноправный владелец здания. Все потому, что руководства на месте нет. И директор и его заместитель уехали на какое-то совещание, поэтому все ключи от помещений и (самое главное) все решения принимаются им одним.
Перед его письменным столом (писать ему особенно было нечего, стол служил, скорее, обеденным целям) висел ящик с ключами. В этом ящике было тридцать восемь ключей, от каждого из помещений ДК. На шести из них были совсем новенькие брелоки, что выдавало недавно оформленную арендную составляющую отношений с владельцами ключей. Это были шесть помещений разного назначения: швейное ателье, студия рекламы, магазин систем видеонаблюдения, офис мастера по маникюру, мой кабинет и магазин кормов для животных.
Швейного ателье содержала Зинаида Ивановна Кац. Ей было шестьдесят три года. Она уже устала работать швеей, поэтому её швейное дело состояло из трёх котов: Барсика, Тимура и Густафа. Ее дело уже сложно было назвать прибыльным или интересным. Она просто делала то, что умеет: штопала порезы на рыбацких куртках, подшивала курсантам брюки и кормила котов. Она порядком устала от жизни, от иголок и ниток, и от себя. Ей хотелось, чтобы поскорее настало лето, окунуться в тёплое море. Или умереть.
Студия рекламы, напротив, была оформлена очень молодыми и энергичными людьми: Святославом и Унтермилой. Оба они были друзьями, но не любовниками. Оба они гордились несколькими вещами: своей хваткой к бизнесу, своими необычными именами и тем, что всего в этой жизни добились своим трудом. В правильности всех этих трёх убеждений их никто не переубеждал, хоть и стоило бы. Своего труда они не приложили пока ни одному рублю в своём кармане. Дело это им открыли родители полгода назад, когда они по рекомендации их бизнес-ментора (получающего регулярные переводы от отца Унтермилы) бросили университет, потому что «университет не учит зарабатывать, а учит жить в рабстве убеждений». Отцу Унтремилы было, честно признаться, абсолютно плевать на неё и ее образование. Именно поэтому, он молча перечислял ей деньги, стараясь не утруждать себя общением и беседами. Дело ребят, понятно, не приносило никакого дохода. Обычно, они и не работали вовсе. Вместо
