Приключения покойника. Маленькая Петербургская поэма-фантасмагория в прозе - Ингвар Го
Когда Серафим попал сюда, проходил литературный вечер, в начале которого один молодой писатель прочел свой небольшой рассказ. С вашего позволения приведу его без сокращений:
«Я проснулся как обычно около восьми утра. Моя правая рука потянулась за папиросой, левая не советовала ей этого делать, она придерживалась здорового образа жизни, но решила ничего не говорить правой — она поступила, как и положено сдержанной интеллигентной руке. Правая не заметила этих колебаний, она не выспалась и была не в духе. Несмотря на свое несогласие, левая помогла правой казнить очередную глупую спичку и потом очень раскаивалась в этом поступке. Итак, я лежал в постели и курил свою первую утреннюю папиросу.
Мой взгляд медленно пополз по потолку и остановился на люстре. Как не странно, она была на месте. «Слава Богу», — подумал я.
Дело в том, что моя предыдущая люстра в одно прекрасное утро ни с того ни с сего вылетела в форточку и чуть не упала на голову одному очень-очень важному начальнику, когда тот выходил из своего розового служебного автомобиля. Очень-очень важный подумал, что это очередная провокация левых сил, и после этого случая стал везде ходить под бронированным зонтиком. Но это ему вскоре надоело. Зонтик был очень тяжелый, и очень-очень важный страшно уставал. Тогда он решил уйти в отставку и стал сторожем на еврейском кладбище, а зонтик сдал в архив своего учреждения. Старые архивариусы нашли ему вполне достойное применение: когда им было скучно, они кололи им грецкие орехи.
Итак, моя новая люстра висела на месте и, похоже, никуда не собиралась улетать. Мне стало грустно, я вспомнил старую и решил непременно сходить к ней на кладбище, чтобы положить на ее могилу несколько цветных проводков.
Я посмотрел на пол и немного растерялся. В углу комнаты стояли мои ноги и исполняли экзерсис. После нескольких гранд батманов, они сделали фраппе, тандю, встали на цыпочки и исполнили менуэт. Затем моя левая нога, описав в воздухе чудаковатый пируэт, стукнула в дверь. Дверь, как и мой взгляд, была настолько удивлена таким странным поведением моей левой ноги, что сразу открылась и даже не заскрипела.
«Какой ужас», — подумал я, когда мои босые ноги без меня и тапок прошлепали по холодному полу коммунального коридора.
Однажды мой джинсовый костюм вышел ночью в коридор и стал греметь тазами, ведрами и висевшими под потолком велосипедами. На шум выбежала моя соседка Наталья Петровна. Остальные соседи, к их счастью, отдыхали на дачах или путешествовали по Западной Европе. Выскочив в коридор, Наталья Петровна увидела мой костюм и заорала нечеловеческим голосом, вероятно, подумав, что в квартиру залезли грабители, которых она страшно боялась.
На ее душераздирающий крик из комнаты выскочил я и включил свет. Грязная желтая лампочка, засиженная прошлогодними мухами, осветила коридор. От дикого вопля Натальи Петровны мой костюм страшно испугался, забился в угол и нервно подергивал рукавами. Здесь моя соседка испугалась еще больше. Грабители — это, конечно, нехорошо. Но джинсовое приведение, стоящее в углу, произвело на нее ужасающее впечатление. Она уже не могла больше кричать, а просто грохнулась в обморок. Я выбежал из квартиры на улицу к ближайшему телефонному автомату, чтобы вызвать скорую. Вернувшись, я увидел следующую картину: мой костюм склонился над Натальей Петровной, обмахивал ее мокрым платком, пытаясь привести в чувство, а та, находясь в легком помешательстве, пробормотала:
— Боже мой, почему я не уехала в Париж к своей сестре Анне? В этой кошмарной стране даже костюмы вместо того, чтобы лежать на стульях и пылиться, по ночам разгуливают по коммунальным коридорам и пугают соседей.
Через три часа приехала скорая, совсем скорая помощь. Врач в белом чепчике сделал Наталье Петровне иглоукалывание, попросив у меня несколько швейных иголок, и выписал ей чистый воздух, что стало в нашем городе такой же редкостью, как и интеллигентные люди.
После этого случая я все свои вещи убираю в шкаф и закрываю на ключ, чтобы они не разбежались, но прятать свои собственные ноги в шкаф мне просто не могло прийти в голову.
— Только бы они никому не попались на глаза, — растеряно прошептал я, — особенно Мише Горбатому, которому я должен тринадцать центов.
Но, кажется, все обошлось, мои босые ноги прошлепали по коридору и вышли из квартиры. Я подошел к окну и посмотрел вниз. Ноги обошли фонарный столб и важно прошествовали в сторону Крюкова канала.
И здесь я упокоился, ведь на них не написано, кому они принадлежат. Кто может подтвердить, что это именно мои ноги, а не кого-то другого. Действительно, в этом нет ничего страшного, в конце концов, это не голова, по которой все мои знакомые и родственники понимают, что это я, а не Миша Горбатый или соседка Наталья Петровна. И я смело закурил вторую папиросу».
После прочтения рассказа состоялось небольшое обсуждение. К сожалению, очень многим он не понравился, рассказ был слишком реалистичен, в нем не было ни фантасмагории, ни вымысла.
Покойник уже сидел в удобном кресле в великолепной гостиной, в которой горели свечи. Санитары переодели его, теперь на нем были черная фрачная пара, белые перчатки, цилиндр, в правой руке он держал изящную тросточку с медным набалдашником в форме льва. Серафим тоже хотел принять участие в обсуждении произведения молодого писателя, но промолчал, он, к сожалению, ничего не понимал в литературе. Потом ему ужасно мешал фрак, он же был еще совсем молодым сумасшедшим и чувствовал себя в нем немного неуютно. И тот мешал ему свободно мыслить.
После литературного вечера сумасшедший симфонический оркестр исполнил Третий концерт Рахманинова. Оркестр играл неописуемо хорошо. От счастья, которое переполняло Серафима, он расплакался. Покойник сидел и плакал, как плачут все нормальные люди, когда им очень хорошо или очень грустно. И здесь он вспомнил, что забыл написать письмо в странный город Лондон.
Но выйти из сумасшедшего дома было невозможно. Он был обнесен высокой каменной стеной, на ней постоянно дежурили санитары, они стояли через каждые двадцать семь сантиметров и держали в руках черные резиновые дубинки. У покойника оставался единственный выход — исчезнуть. И он исчез, и сразу оказался на площади рядом с Владимирским собором.
Наступила ночь, на площади никого не было, горожане спали в своих огромных коммунальных квартирах. Рядом
