Хорея - Марина Игоревна Кочан
Я заполняла одни и те же данные на каждом листе и думала о том, что это похоже на первое испытание. Пройдешь этот уровень, и тебя допустят на следующий. Когда я наконец закончила, в комнату зашла врач. Она жестом указала на гинекологическое кресло.
— Посмотрим, что там у тебя.
Я неловко вскарабкалась на него и достала ногами до опор. Она мельком взглянула на мою промежность. А затем резко засунула руку прямо мне во влагалище и повернула ее, как поворачивают ручку крана. В комнате погас свет, и я потеряла способность выдыхать воздух. Я почувствовала, как холодное льется по моим ногам. От боли я резко сжала зубы, прикусила щеку, и во рту стало солоно.
— Ну вот, так хорошо. Немного помогла отойти водам. Теперь можешь вставать.
Поднимаясь с кресла, я увидела на полу мутную, цвета сырого теста лужу. Мне вдруг стало легко, как будто ребенок уже родился. Потом я узнала, что воды должны были отойти сами.
— Пойдем в зал, посмотрим, как будет идти раскрытие.
Я представила себе цветок, что-то вроде большой белой лилии, которая распускается на ускоренной съемке. Мне хотелось бы посмотреть на свои роды со стороны, увидеть, как раскрывается мое влагалище. В интернете я как-то нашла картинку: «Представьте себе наглядно раскрытие шейки матки». Ягода голубики в разрезе — это один сантиметр, самое начало. А в конце — дыня, десять сантиметров. Вместительная и все же очень небольшая дыра, через которую должна пройти голова моего сына.
Леша уже ждал меня, примостившись на стуле в углу родильного зала. Я нашла самый теплый предмет в этой ледяной на вид комнате: байковое одеяло в розовую клеточку, точно такое было у меня в детстве. Мама вдевала его в белый пододеяльник с ромбовидной дырой посередине, так что часть одеяла была всегда видна. Я спала под ним в межсезонье, а зимой мы доставали толстое ватное, атласное. Я взяла это сиротливое одеялко, сложила вчетверо и постелила себе на пол у окна, встала в «позу коровы», так я назвала ее. В такой рожают большие животные. Малыш выпадает и встает на ноги. Он сразу готов жить.
Схватки стали намного сильнее и дольше, меня одновременно выжигали изнутри, били розгами, выжимали мои почки, как мокрое белье, а бок пытались проткнуть тупым ножом. В горле застрял остроугольный предмет, словно я проглотила кубик из детского конструктора. Я сглатывала снова и снова, но он не исчезал.
— У меня что-то не так с горлом, — сказала я Леше, когда очередная схватка меня отпустила и я уперлась потным лбом в одеяло.
— Все будет хорошо, думаю, это нормально, — сказал он, массируя мне крестец. — Скоро все закончится. Мы справимся. Ты очень сильная.
Мой муж — самый спокойный человек в моей жизни. Без него я бы уже умерла от вечной тревоги.
В соседней палате кричала девушка. Это был крик напуганного зверя, переходящий в протяжный вой, потом в жалобный, умоляющий стон. Она умолкала лишь на минуту, чтобы затем с новой силой включиться в борьбу. Я не слышала успокаивающих голосов — наверное, она рожала одна, всего раз кто-то из персонала больницы крикнул отрывисто и злобно: «Не ори!»
В палату зашел старичок с твердым металлический кейсом. На вид ему было лет восемьдесят, он был весь ссохшийся и недобрый.
— Будем делать анестезию, — сказал он. — Сядьте на кушетку. Нужно сидеть не двигаясь, пока я буду вводить препарат. — Тон его стал предупреждающим, как будто он заранее знал, что я могу его разочаровать.
Пока он набирал лекарство в шприц, схватка повалила меня на бок, и я вцепилась что есть силы в дерматиновый край кушетки.
— Э-э-э-э нет, барышня, что это за беготня. Так мы с вами каши не сварим. Тогда я просто развернусь и уйду.
Он даже отошел от меня, словно обиделся.
— Но мне больно, — сказала я треснутым голосом.
Мой язык высох и еле ворочался. Я почувствовала, что вот-вот заплачу. Я сделала усилие и села ровно, подставив под укол голую спину. Леша крепко сжал мою руку. Во время очередной схватки я ногтями впилась в его мягкую ладонь, оставив на ней маленькие темно-бордовые полумесяцы.
Анестезия должна была подействовать почти сразу, но произошло что-то другое. Вся моя боль сконцентрировалась теперь в правом боку. Как будто кто-то вывернул на всю мощь усилитель, но оставил играть только одну колонку. Это было вдвойне нестерпимо, ведь мысленно я уже приготовилась к избавлению от боли. Доктор зашла и, выслушав меня, сказала, что так бывает. Лекарство разошлось неравномерно, надо немного подвигаться, и тогда оно перетечет куда нужно, из одной половины меня в другую.
— Но сейчас как раз нельзя двигаться. Мы поставим вам монитор, нужно понаблюдать за сердцем ребенка. Поэтому придется терпеть.
Рядом с кроватью на тумбу положили монитор сердечного ритма. Леша снял его на видео и показал мне. На мониторе мигала иконка с сердечком и крупные цифры. Сердце нашего сына билось ровно, создавая IDM-музыку палаты. Кажется, у моего мужа было очень лирическое настроение в то время, пока я мучилась схватками. Он успел сделать еще и селфи, где я на заднем плане с перекошенным во все стороны от боли лицом.
Доктор вернулась и, осмотрев меня, сказала, что пора начинать тужиться, иначе ребенку не хватит воздуха, будет гипоксия. Анестезия наконец начала действовать в полную силу, и я, очень не вовремя, перестала что-либо чувствовать ниже пупка. Я попробовала тужиться, но напряглись только мышцы лица. Мужа попросили ненадолго выйти из палаты. На смену ему пришла незнакомая мне акушерка.
— Ну чего же ты лежишь как на пляже, это роды, а не отдых, нужно стараться, — сказала она тоном завуча.
Атмосфера в палате стала напряженной. Я чувствовала — они хотят все поскорее закончить. Я тужилась снова и снова, но их лица оставались разочарованными.
— Я надавлю тебе на диафрагму, это не повредит ребенку, — неожиданно сказала врач.
Она принимала решения и тут же приступала к действиям, не дожидаясь моего согласия. Всем телом она навалилась мне на грудь, вжав руки в ребра. Я почувствовала, что теряю сознание, и, когда она ослабила давление, попыталась оттолкнуть ее
