Дело принципа - Денис Викторович Драгунский
— Что вы, что вы, что вы! — Старик вскочил со стула, едва не опрокинув жаровню, стал прижимать ладонь к сердцу и даже попытался поцеловать ручку госпоже Антонеску, но она не далась. — Что вы, что вы, что вы… Она очаровательна!
— Тогда благодарим вас, — сказала госпожа Антонеску.
— Благодарю и всего доброго, — сказала я, и мы с госпожой Антонеску, заслоняемые дворником Игнатием, пошли к парадному подъезду.
Благо ходу было всего шагов тридцать.
Этот разговор был осенью. Впереди — опера, прогулки, уроки, гости, елка, снег, коньки, салазки с горки в парке, но в конце февраля начинало таять.
Я следила за сосулькой над окном.
Появлялась первая капля. Я ждала, когда она набухнет и сорвется, упадет на покрытый радужным цинком отлив. Окно было плотно закрыто, но мне казалось, что я слышу этот нежный глухо-звонкий удар. Я ждала еще несколько секунд, пока на кончике сосульки не набухала новая капля, чтоб убедиться, что капель началась, — и бежала сказать об этом папе.
Потому что это означало — пора возвращаться домой, в имение. Это еще дедушка придумал — уезжаем с первой каплей. Как всегда, мы долго рассуждали, когда выезжать — вот сразу сейчас, пока еще дороги приморожены, или подождать пару недель, когда уже все подсохнет. Но все равно выезжали в самую слякоть.
Сборы были быстрые и почти бесхлопотные. Госпожа Антонеску объяснила почему. Потому что надо всего лишь запаковать то, что мы привезли. Почти как в гостинице, объяснила она. В путешествие собираешься долго, размышляя, что с собою взять. Укладываешь половчее. Бывает, два дня на это уходит. А когда возвращаешься — просто запихиваешь в чемоданы то, что у тебя в номере, вот и все. На полчаса работы.
А вот осенние сборы из имения в Штефанбург — другое дело.
Мы выезжали из ворот нашей усадьбы в октябре, во вторую пятницу после второго четверга — чтобы случайно не выехать в начале октября, а непременно в середине месяца. А в пятницу — чтобы поспеть в Штефанбург ко вторнику.
Папа любил начинать дела во вторник. Начинать в понедельник он считал пошлым.
— «С понедельника начну новую жизнь! — сказал лентяй в воскресенье утром, плюхаясь на диван с ногами и закуривая папироску», — так говорил папа в понедельник утром, сидя за чайным столом, тоже закуривая — но не папироску, а сигару — и раздумывая, что делать на грядущей неделе, которая на самом деле уже началась, но понедельник — не считается, я же говорю, это пошло, это по-мещански, это для булочников и галантерейщиков, которые вынуждены открывать свои заведения с утра понедельника, это для студентов, которые должны в восемь утра, грохоча сапогами и протирая заспанные глаза, рассаживаться в аудитории и дожидаться такого же заспанного профессора.
Вторник начинался с еженедельного визита на дедушкину могилу. Это был простой мраморный крест. Мы с папой и моей гувернанткой госпожой Антонеску стояли недолго молча, потом нагибались и делали вид, что поправляем цветы. Делали вид — то есть обрывали какой-нибудь пожелтевший листочек, расправляли стебельки, высвобождали цветок из листвы. Делали вид, потому что за цветами ухаживал садовник, он высаживал сначала гиацинты, потом менял их на анютины глазки, ноготки, бархатцы — и под конец, перед самым нашим отъездом, там появлялись астры. Делали вид, потому что так было положено — делать вид.
Рядом была могила бабушки, о которой я вообще ничего не знаю, кроме того, что она была и родила четверых детей — двух девочек и двух мальчиков. Трое умерли во младенчестве; их могилы были чуть подальше. Остался жить только мой папа. Дедушка раза два сказал — и я это слышала, — что папе сильно повезло со смертью старшего брата, ибо иначе самое большое, на что папа мог рассчитывать, — это стипендия на время обучения в университете. Возможно, какое-то скромное жилье в городе. Ну и хороший подарок на свадьбу и в честь рождения ребенка, то есть меня, и все. «И фунт дыма», — приговаривал дедушка, выпуская облако душистого дыма. Потому что в империи, дабы противодействовать распылению имений, но всячески содействовать сохранению земельной аристократии, был установлен принцип майората. Проще говоря, единственный наследник — старший сын, и точка.
Ну или единственная дочь — как я.
Еще рядом была могила дедушкиного отца и его жены, то есть моих прадеда и прабабки, и еще, кажется, прапрадеда. Вот, собственно говоря, и вся наша фамильная усыпальница, не далее конца восемнадцатого века, ничего особенного, у всех соседей так или примерно так, а у некоторых даже в семнадцатый век залезало, я сама видела. Хотя папа выводил наш род от оруженосца германского императора Генриха Четвертого — но об этом немного погодя.
II
Приятно вспоминать, как в четверг, часа в три пополудни, к главному крыльцу подъезжала — причаливала, как корабль к пристани, — запряженная четверней главная карета. Дворецкий махал рукой кучеру, кучер махал рукой мальчишкам, которые бегали спереди и подтягивали коней, дергая их под уздцы и заставляя шагнуть ближе к ступеням. Потом кучер снова махал рукой дворецкому. Дворецкий кричал ему что-то еще — а я наблюдала за этим из окна верхней овальной гостиной, которая своим застекленным фонарем, то есть полукруглым выступом стены, выходила прямо на крыльцо. Дворецкий и кучер перекрикивались и перемахивались руками минут пять. И наконец дверцы кареты устанавливались точно напротив главного входа, так чтобы полукруглые ступени дали возможность открыть двойную распашную дверцу кареты и приладить специальное деревянное приспособление, положить его на нижнюю ступеньку, чтобы этот своего рода корабельный трап перекрыл собою просвет между крыльцом и порогом кареты.
Это было в память о бабушке, которая однажды, еще совсем молодая, чуть ли не в первый свой выезд из имения в Штефанбург, провалилась ножкою в этот чертов просвет, разодрала чулок и, кажется, сильно ушибла лодыжку. Дедушка не стал откладывать выезд, перетянул бабушкину лодыжку своим шарфом и показал бабушку врачу в попутном уездном городе. Слава богу, не было ни вывиха, ни перелома, врач велел прикладывать холодное, и все — но дедушка, уезжая, приказал управляющему сделать, как он выразился, некие, что ли, мостки. Так он мне рассказывал. С тех пор эти мостки ставили между крыльцом и каретой, хотя бабушка давно умерла, и дедушка тоже, и мама от нас уехала, а я могла спокойно запрыгнуть в карету с крыльца, что я и показывала
