Пока есть юность - Артем Каренович Галустов

Я встала перед своим зеркалом. Взглянула на себя. На мне были джинсы и чёрный кроп-топ с рукавами. Я разделась. Осталась в своём нижнем белье. Села и сняла макияж. Внимательно посмотрела на своё отражение. Я в последнее время сама себе не нравилась, и слова девчонки заставляли меня присмотреться. На мраморную кожу, худобу, которая меня не устраивала, так как внутренне я себя такой не ощущала. Мне хотелось, чтобы у меня были самые настоящие женские руки и плечи. Мясистая ключица, а не эта — с выпирающими костями и ожерельем родинок на ней. Мне казалось, что у меня лоб чуть больше, а прямой волос только это подчеркивал. Даже губы совсем тонкие и худосочные. Мне приходилось их все время подкрашивать. Единственное, чем я завлекала, так это своей природной принадлежностью к богам. Я дочь мрака и ночи — Эреба и Никты. Я родилась у них лисицей. Мне был присущ хитрый взгляд, насыщенно-красный оттенок в карих глазах миндальной формы и тёмное-красные волосы. Испещрённый веснушками маленький нос. Я надеялась, что моя беременность предаст мне ещё и формы.

Я пошла принять душ. Мне нужно было смыть с себя этот день. Казалось, что я пропахла пороховым газом. Когда вышла в своём белом халате и с полотенцем на голове, я снова села у зеркала. Машинально рука прикоснулась к животу. Огоньки играли на моем лице.

Вдруг поднялась вьюга, окна с грохотом распахнулись, и моя мать верхом на мантии и метели протиснулась в комнату и босыми ногами ступила на дощатый пол. Одним мановением руки она захлопнула ставни обратно. Луна заинтересовано застыла среди облаков и смотрела на нас.

— Любишь ты эффектно появляться.

— Я тебе не всё сказала, что хотела.

— Что же ещё?

Она легла на мой матрас. Было видно, что ей не хотелось говорить.

— Из-за того, что происходит уже несколько дней, богами было принято решение. Зевс поручил всем нам спуститься, чтобы сообщить об этом своим ближайшим потомкам. Собственно говоря, я здесь. Однако хочу сказать, что мне совсем не нравится то, к чему мы пришли.

— И что же это за решение такое?

Она не сразу ответила, подержала паузу. Мне от этого стало не по себе. Не каждый день в комнату врывается богиня через окно, чтобы огласить будущее.

— Следующее восстание будет решающим в судьбах всех людей. Это нельзя продолжать до бесконечности.

— И как же оно станет решающим?

— С помощью вас?

— Нас? — изумлённо воскликнула я.

— Да, благодаря людям, наделённым даром юности.

— То есть с помощью героев.

— Да. Сегодня каждый бог вынужден придти к своему ребёнку или потомку и сказать, что его долг вступить в следующее восстание.

— Долг?

— А как иначе? Конечно, долг. Вы наделены силой юности. Вы герои. Вам покровительствуют Боги, вы ничего не боитесь. Вам всё подвластно. Даже жизнь. Даже судьбы людей. Ваш народ повергнут в тиранию. Разве вы не хотите освободить его? Вы можете стать искрой, которая исцелит в обществе страх от наложенных оков. Тина, разве ты этого не понимаешь?

— Да, понимаю.

— Когда вы начнёте восстание, произойдет цепная реакция, она поднимет людей, превратив их в единую силу.

— А если юнец откажется идти?

— Тогда он лишится юности. Навсегда.

— Навсегда… — прошептала я сама себе.

Ветер завывал в щели окна. Свист звучал в комнате все громче и громче.

— Да, навсегда. Вы больше никогда не увидите богов. Они не будут вам покровительствовать. Вы лишитесь силы. Вы больше не будете лучшими. Вы останетесь одни. Ваши жизни отдадут в поруки случаю. Случайности. Вы потеряете свои чувства. И нас. Понимаешь?

— Да. Это суровое наказание. — говорила я задумчиво, глядя куда-то в пол. — Ведь юность это не просто покровительство, это наш дух. Можно ли прожить без юности?

— Можно. Многие живут. Как я тебя когда-то учила: молодость — это отсутсвие морщин, а юность — наличие души. Ничего не поделаешь, моя дорогая Тина, ты знаешь, как я тебя люблю, но боюсь такова плата за страх. И она высока. Представь, ты можешь меня больше никогда не увидеть. Потерять свои чувства, своё нутро.

— Так вы готовите революцию?

— Что? Революцию? Нет, моя дорогая. Конечно же, нет. Давай лучше назовём это демонстрацией силы. Революция происходит сама по себе. Она всего лишь природа. Ну знаешь, одни умирают, другие рождаются. Предоставь всё времени и терпению, но в которых нужно искать или даже отвоёвывать чувство собственного достоинства.

Я не могла больше сидеть. Мне сдавливало горло, будто что-то душило. Я положила руку себе на шею и стала медленно ходить по комнате. Никак не понимала своё положение и ощущала животный страх.

— Зачем всё это? Ради свободы?

— Ты понимаешь, я не очень знаю и, если честно, не понимаю, что это такое — ваша свобода. Дело ведь не в том, что она не работает. Что она построена не из механизмов и людей, а из картонных декораций. Дело в том, что вас унижают, хотят вытереть ноги об ваши трупы, дабы беспрепятственно войти в свой мир вседозволенности, а ты знаешь, как мы, боги, терпеть не можем вседозволенность. Это плесень, гной, который затрагивает людей и проникает так глубоко, что ни одним скребком не выскоблить. Когда человек живет в унижении, он перестаёт уважать ближнего. Уходит само единство. Целостность. Они создали для вас тюрьму. Искусственную жизнь. А в ней навряд ли можно найти что-то подлинное. В подобных вещах не отыскать правды, красоты, свободы. Но всё искусственное — это театр боевых действий, и на сцену выходят только самые смелые. Те, кто не боится. И играют они не ради себя, а ради публики. А те, кто дойдут до конца, смерти будут больше неподвластны.

— Велика ли разница? Нас всех перебьют, и ты это знаешь. Не говори, что это не так. Вы хотите принести нас в жертву! — теперь эти огоньки раздражали меня, мне захотелось их выключить.

— Ты права… — сказала она спокойно. — Умрут многие, но не надо думать, что мы этому рады. Что мы жаждем отдать вас на убой.

— Одни умрут, других лишат юности. Сколько останутся?

— Мало, но останутся. И этого будет вполне достаточно. Будут рождаться другие. А те, что выживут, будут самыми лучшими.

— Тебе легко говорить, у тебя будут ещё дети. Какая я у тебя по счету? А у меня один. И он даже ещё не родился. А