Белая муть - Даниил Александрович Маринов
Утро
Подоконник был завален бумагами. Их значимость варьировалась от совсем бесполезных до ощутимо важных. И всё это великолепие венчала старая грязная кружка с крепким чаем, след от которого медленно, но верно расползался под емкостью с напитком. Многие посчитали бы этот натюрморт недопустимым, но Полынев – свободный город, и избираемая власть тут тоже свободная. "Не нравится – сделай что-нибудь с этим самостоятельно", – это было основным законом города. И пока всех всё, видимо, устраивало. Мужчина средних лет, задумавшись, протянул руку к кружке – и, разумеется, всё разлил. Но даже это его ничуть не смутило, он молча поднял кружку, и отдал её кому-то, попутно прося заварить себе новый чай.
Мужчина был одет в легкую серую рубашку и классические черные брюки. На ногах у него были старые ботинки, явно не чищенные с прошлой прогулки. Надо сказать, он был большим любителем гулять в окрестностях Полынева, заходить в самые отдаленные улочки, раздумывая о делах, касающихся своей работы. Удивительная черта жителей этого города: почти все здесь имеют в списке основных увлечений работу, за исключением, например Саксайского, хотя если подумать, безработица и являлась его работой, причем стоит заметить – не самой легкой.
– Виктор, ваш чай, – сказал секретарь, ничем особо не выделявшийся, кроме своего злопамятства.
Виктор, ничего не ответив, взял новую кружку и тут же поставил её на место старой, дабы она остыла. Его голова сейчас работала, словно терпеливый строитель, потихоньку возводя каркас нового дома мысли. Он думал о вчерашнем происшествии, смерти почтальона Хида. Ночью он был вынужден выехать на место событий, потому что на Белле и так много обязанностей. А так хотелось всё скинуть на неё, и провести этот день за книжкой или газетой, последние, к слову, стали недавно выпускаться в Полыневе, и снискали невероятную популярность.
На месте происшествия лежал разбитый мотоцикл, а чуть поодаль, лежал и сам почтальон. Хирург установил, что смерть произошла внезапно – Хид сломал себе шею, упав с мотоцикла. Сложно было узнать знакомого человека в покорёженном трупе. Однако была одна странность: чемодана с письмами рядом нигде не было. По идее, каждую субботу мотоциклист привозил письма из соседнего городка, который находился в четырех часах езды от Полынева. Но сегодня писем не было. Народная дружина неохотно осматривала окрестности в поисках чемодана, никто не хотел тратить время на такую мелочь. Но Виктор понимал, что обычно скрывается за такими мелочами. Полной картины в его голове не было, однако он точно знал, что Хид прекрасно водил свой мотоцикл, и плохая погода не могла стать ему помехой, он привозил почту даже зимой, в гололед. Значит тут, вполне вероятно, может скрываться что-то необычное.
То же утро
Дом, окруженный хлипким деревянным заборчиком. Прохудившаяся крыша жирной птицей наседала на покосившиеся стены, из-за чего строение выглядело несчастным. Вместо чистой дорожки – заросшая тропа, такая родная и милая сердцу этого мужчины, что ни за что в жизни косить бы он её не стал. Из окон дома выглядывало личико с легким румянцем и небрежно упавшей на лоб прядью кудрявых волос. Лицо это принадлежало жене Михаила, и то, как сильно он радовался при виде его – затмевало осознание всех бед, преследовавших Рудчева. Он бросался сломя голову, перепрыгивая хлипкий забор, к предмету своей любви, но в этот момент сон обрывался, и всё тонуло в вязком болоте пробуждения.
Окно выглядело так, будто сейчас стекло с треском вылетит из рамы. Белая субстанция очень сильно давила на него снаружи, силясь проникнуть в комнату. Михаил лежал на кровати, с трудом вспоминая недавний сон. Перед ним висела картина с красным маяком, всё также не вяжущаяся с общей атмосферой. Рудчев смотрел сквозь неё, совсем не обращая внимания на оголенную палящим солнцем пустыню, окружающую одинокое строение на холсте.
На глазах человека появились слезы, и он долго сдерживал их, пока не успокоился и не решил, что глупо плакать о том, что не имеет к нему никакого отношения, пора одеться и прийти в себя. Приходил в себя он медленно, словно всё это время жил в другом мире, а сейчас каким-то чудесным образом попал в другую реальность, причем не особенно дружелюбную.
Только через полчаса человек надел свой костюм и проследовал в другую часть дома, то есть в закусочную. Как оказалось, Крючевского не было на месте, и Рудчеву пришлось самому готовить завтрак. Дверь отворилась, в помещение вошел Саксайский, бледный, осунувшийся, с ужасной синевой под слезящимися от недосыпа глазами.
– Вот, теперь даже пить опостылело, а как приятно было, все интересовались, а нынче никто даже не здоровается, – Саксайский говорил раздраженно, и голос его сейчас напоминал карикатурную пародию на самого себя, противно сипящую и немного неестественную, – Никому я теперь не нужен. Пропади они пропадом, эти часы! – Воскликнул он, и изо всех сил швырнул на пол свою фамильную ценность. Часы разлетелись на мелкие осколки, которые разом оказались в самых темных углах комнаты.
Пьяница тут же упал за один из столиков и залился слезами. Михаил осторожно присел рядом, однако не смел прикоснуться к рыдающему, так как вдруг вспомнил один случай из своей жизни. Ещё в молодости, когда Рудчеву не было и двадцати лет, он пытался успокоить женщину в нетрезвом состоянии. В какой-то момент она резко поднялась со стула и дала ему сильную оплеуху, которая в тот момент поразила его сильнее молнии, и потом Михаил уже никого не пытался успокаивать. Не то чтобы страх останавливал его, просто в голове после того случая крутилась навязчивая мысль о том, что никому не нужна его помощь. Люди сами плачут, сами решают свои проблемы, и снова плачут после этого, а если ты вмешаешься – то непременно станешь виноватым. Так думал человек, сидящий напротив Саксайского, но в этот момент его собственные мысли казались совершенно чужими, отчего Рудчев впал в какую-то тусклую туманную тоску.
То же утро
Смерть почтальона сразу стала главной новостью, хотя не являлась единственной
