То самое место - Виктория Александровна Миско
Карина подошла ближе и заглянула ему в глаза.
– Я понимаю, я тебя понимаю, послушай. Слова даются мне с трудом, но чувства… Чувства я понимаю очень хорошо.
– Нет, – покачал он головой.
– Да.
– Нет, ты даже приходила не на то место.
– Говорю же! Я могу ошибаться в словах, в местах, в воспоминаниях, потому что когда её не стало, мне было 6! Тоже 6! Думаешь, я никогда не спрашивала себя, почему это так несправедливо, что кто-то в 6 уходит, а кто-то остаётся?! Да я смотреть на эту реку не могу, чувствовать этот запах, но она, – Карина вышла из фургона и наступила на влажную траву. Лука, подсвеченный светом, смотрел на неё сверху вниз, держа дверь открытой. – Она научила меня быть, оставаться, любить, потому что в любой момент жизни может возникнуть водоворот, который заберёт то, что я люблю. Поэтому я буду любить и жить так сильно, как только могу! Жить!
Карина бросила ненавистный взгляд на реку и быстрым шагом направилась к темноте леса, за которым виднелись редкие фонари. Кто-то смотрел ей в спину. Те же янтарные глаза, другие.
Лука опустился на жёсткий диван. По полу фургона гулял холодный воздух, дверь осталась открытой, и мужчина посмотрел вокруг. Он переводил взгляд с окна в гостевой части, на окно в кухне, на выцветшие шторы, на кухонный гарнитур. Что-то чувствовалось, что-то было очень близко.
Парень достал из кармана телефон, нашёл на рабочем столе иконку «Инстаграма»* и зашёл в профиль под свои именем. Аккаунт Карины частенько выпадал ему в предложенных, но он не особо обращал на него внимание. Все эти социальные сети Лука считал бесчувственными площадками для рекламщиков.
200 публикаций, 12 тысяч подписчиков. В профиле Карины Лука заметил старую фотографию их деревни: пыльная дорога, маленькие домики, высокие деревянные скамьи, куда женщины по утрам выставляли вёдра с молоком для машины от молокозавода.
Лука нажал на фотографию и не с первого раза попал на клавишу «Показать текст полностью».
«Однажды я решила, что я плохой друг. Мои приоритеты, выстроенные годами, сложно сломать, я молчалива и с большим трудом преодолеваю детские установки, доверяя своё. Я жадничаю и боюсь. Не мало раз было больно, и легче всего списывать всё на это. Я знаю.
И не буду. Не могу извиняться за то, кто я есть. Ведь я такая. Люблю слушать и точно умею услышать. Впитываю музыку, смех, слезинку и несу всё это в себе. Умею беречь. Умею защищать от нападок. Переступаю через свою грусть и радуюсь радости. Я ценю человека без ярлыка. «Лучший» он друг или просто.
Но мне важно знать, что я могу быть свободна в своих чувствах, что мои смех и слёзы тоже будут услышаны без нарочных стараний с обеих сторон. Мне дороги вопросы искренние, прямые и душевные. Мне приятно отвечать, размышлять, доставать из глубины задетое, болезненное и радостное.
И я меняюсь вместе с тем, как ещё продолжает развиваться мой головной мозг, но есть то, что будет всегда. Та я, которой горжусь и которой верю.
Мне было 6 лет, когда я подружилась с Сарой. В деревне у бабушки, в беседке, которую так умело построил дед возле яблонь. И будто кто-то одарил меня той маленькой девочкой, которая жила в доме напротив. Я ведь тоже была малышкой, а почувствовала, что это дар. Мы были знакомы недолго, я не помню, как именно мы встретились. Но помню, как она улыбалась, как перебегала улицу, как заливалась смехом, как любила свою семью. И я хочу оставить это здесь как напоминание.
Сейчас меня 26, а ей всё так же 6. И я до сих пор с неспокойным сердцем смотрю на дом, в котором она жила, на камень у реки, которая стала для неё опасной. Ругаю. Скучаю.
И вдруг то, что я решила, что я плохой друг, становится такой ерундой. Ведь благодаря ей я знаю, что храню в сердце, и как умею любить, улыбаться, веселиться и дружить. Как умею грустить и помнить, как умею принимать дары.
Так что берегите подаренное, ведь и вы самый лучший дар для кого-то.
Я обнимаю и благодарю каждого».
Под текстом было 25 комментариев со словами благодарности. Лука протёр экран, чтобы прочитать мелкие буквы, и понял, что дело не в телефоне. Он поднял голову, дотронулся рукой до щеки и понял, что плачет. Слёзы медленные, непривычные, оставляли на щеках влажные дорожки отпущения. Тучи разошлись, и на самом горизонте Лука увидел догорающий оранжевый закат. Свой первый закат за 20 лет.
Начался дождь. Карина стояла на одинокой деревенской остановке с прохудившейся крышей и смотрела вдаль в ожидании автобуса.
– Они ходят здесь раз в день.
Мужской голос раздался за её спиной, и девушка испуганно замерла.
– Это я.
Карина медленно обернулась и увидела знакомую фигуру в окружении жёлтого света фар. Лука стоял, опустив голову, и Карина почувствовала, как у неё внутри разливается тепло. Она видела это в его позе, чувствовала, как он прощает себя прямо сейчас.
– Ты теперь мой любимый блогер, – виновато бросил он земле под ногами.
Карина мягко улыбнулась и подошла ближе.
– Всё хорошо, Лука, всё хорошо.
На его щеках остались следы от слёз, и он неуверенно переступил с ноги на ногу.
– Я могу тебя отвезти, мне как раз нужно в город.
– Хорошо, – понимающе кивнула девушка.
Они ехали в тишине, и только шум двигателя и свет фар разбивали темноту ночной трассы на «до» и «после». Слова бывают лишними. Карина знала это наверняка, поэтому просто сидела на пассажирском сиденье и смотрела в окно, изредка опуская взгляд на кисть Луки, которая лежала на рычаге коробки передач.
Иногда кисть напрягалась, с силой переключала скорость, и это были механические проявления человека, прямо сейчас очень пристально обращённого внутрь себя.
Что он там видел? О чём прямо сейчас себя спрашивал? На что, наконец, нашёл ответы?
– Тебе нужно писать, Карина. Не заканчивай с этим, хорошо?
– Хорошо.
– Если человеку и нужен человек, то такой, кто умеет показывать, что он рядом несмотря ни на что. Мы должны это уметь.
Он медленно убрал руку с коробки передач, прикоснулся к ладони Карины и крепко её сжал.
– Спасибо.
Девушка закусила губу, часто
