Март - Канила Дозловски
– Серьёзно? А труды читать, писать?
– И книжки читать, конечно. Пушкина, Толстоевского и так далее, и тому подобное. Но всё же … Жил я в общежитии, с соседями-друзьями балагурил. Летом домой ездил помогать.
– Так всё вроде хорошо …
– Хорошо? Да до поры до времени. Был у меня один профессор, его все, по правде сказать, не любили, на пересдачи отправлялись целыми группами. Так, знаешь, бывает, когда у человека в жизни кроме работы ничего нет, он её считает самой важной на планете, несмотря ни на что. И если какой-нибудь студентик его предмет знает не без запинки – всё, катастрофа, Рим горит.
Ира слегка посмеялась:
– Ага, знакомо. У нас таких полно.
– Опоздать или не прийти на пару к нему – смертный грех. На лекции не писать минут пять, потому что рука устала, – хуже чем ребенка съесть. Задаёт одно, на семинаре спросит другое; не ответишь – реферат пиши, пожалуйста, страниц на двадцать от руки. И всё в этом духе.
Он вздохнул. По коридору прошли несколько медсестёр.
– Не повезло мне с аппендицитом слечь за месяц до экзамена, потом ещё мать позвонила, говорит, сестра тоже болеет. В общем – черная полоса какая-то. Больница, операция, потом ещё одна, поесть нормально ничего нельзя, голова постоянно болит и кружится. Нервы. День экзамена настал. Я почитал по чужим конспектам, так, в общих чертах, хотя всё понимал, конечно, и рассчитывал на тройку. Зашёл этот … , я ему ответил, что мог, на три балла. А он смотрит у себя: “Что, – говорит, – это вы, молодой человек, ко мне не часто в гости заходили? У вас лично свободное посещение? Мой предмет у вас факультативный?” Я всё объяснил, рассказал, что по уважительной причине, что здоровье подвело; а он мне: “Так за здоровьем следить надо, питаться хорошо, а то по ночам непонятно где шастают, непонятно что едят и на лекции опаздывают. Это хорошо, если только опаздывают, а то вовсе не приходят, потом на экзамене говорят мол болели.” Я слушал его, и так весь на нервах, думаю: “Я что у тебя, сволочь, “отлично” прошу что ли? Нет! Три, жалкую троечку!”, да и не выдержал, вышел из себя.
– И что?
– Что? Оо! Что началось! Деканат, ректорат! Как? Как он посмел?! Доктора наук, профессора на … ? Как можно?! Взрослого человека щегол на … ! Вот так и не сложилось.
– Воу! Подожди, что? Ты препода послал?
– Вроде того. Но я ж говорю – на нервах.
– Прям на экзамене? – она заулыбалась, ещё более оживлённо вступила в разговор. – Офигеть. Аа … если не секрет, что именно ты сказал? Куда?
– В пешеэротическое путешествие, скажем так.
– Ну хотя бы “на” или “в”?
– А я смотрю, тебе эта история очень понравилась.
– Довольно необычно. Ты, можно сказать, воплотил в жизнь потаённую мечту многих студентов.
– Да, и поплатился за это достаточно.
– Как? Рассказывай, что было дальше? Так интересно … – любопытство в глазах Иры принимало какой-то патологический характер, она, казалось, даже забыла, где они находятся и по какой причине.
– Что тут рассказывать? Сама, наверное, догадываешься – ушли меня из универа очень легко и просто. Общежитие, соответственно, тоже пришлось покинуть. – Павел наклонил голову, закрыл лицо руками. – Что делать, ума не приложу … Время от времени удаётся где-нибудь поработать … грузчиком, например. К старым друзьям можно, – он сделал жест указательным и средним пальцами, изображающий кавычки. – “в гости”, на самом деле поесть, в открытую столоваться как-то неудобно …
Улыбка с лица Иры ушла, блеск в глазах стал не таким явным.
– Чего домой не вернёшься?
– Домой? И что я там скажу? “Извини, мама, не продолжу я родовую профессию, я преподавателя …” , в общем, сама понимаешь. Они же в меня верят, любят нас с сестрой больше всего на свете. Как меня собирали сюда, как провожали всем селом, ты бы знала … Так что нет! Что-нибудь придумаю. А пока остаётся письма писать о том, как у меня всё замечательно, как учиться тяжело, но интересно, какие товарищи дружные, какие учителя мудрые. И всё в этом духе. Если б мог, смеешься что ли, конечно вернулся бы домой.
– Ты же сам говоришь, что они тебя любят. Я думаю, они как-то поймут.
– Поймут, может. – ответил он и подумал: “Ещё бы денег побродяге на билеты до дома где-нибудь взять.”
В кабинет врача тем временем зашел тучный мужчина с кипой рентген-снимков; послышались такие речи:
– Вечер добрый, Владимир Николаич. Я вот фоточки принёс …
– Да, да, давай сюда, Дим …
Врач размашистым движением руки очистил стол от множества бумаг, куда рентгенолог-лаборант и пристроил снимки. Доктор отыскал какой-то один в этой стопке, включил лампу и начал рассматривать.
– А тебе каково учится?
– Знаешь, Павел, не столь просто и радужно, как в ваших рассказах. Биология, химия, анатомия, чтоб её. Ты бы знал, что такое анатомия – это смерть просто. На первой же паре должны говорить так “вы умрёте”.
– Или станете сильнее? – улыбнулся Павел.
– Ха-ха. – ответила Ира с почти каменным лицом. – Вот уж это студентам меда точно не грозит. Но, если что, на латыни можно будет отпевать. Я помню, как дома в школе училась, не жизнь была, а сказка: утром папа довезёт, после уроков с подружками в кино или летом в парки гулять … А сейчас я уже не помню, когда из конспектов голову поднимала. Решила в кои-то веки выходной себе устроить и вот. – она показала взглядом на опухшую ногу.
Они несколько минут снова сидели молча. Павел смотрел то в стену, то на врача, пристально разглядывавшего рентген-снимок. Ира смотрела на Павла, её, уже отошедшую немного от паники начало пугать не то, что она в больнице, а что с ней непонятно какой парень с синдромом меланхолии и сюрными историями из студенчества. И она решила поинтересоваться ещё немного о личности своего, что ни говорите, спасителя:
– Расскажи про твой дом. Может, тебе станет легче, если ты с кем-нибудь поделишься.
“Она не на психолога случаем учится?” – подумал Павел и ответил:
– Что тут рассказывать? Самое обычное село. Есть магазин, школа, клуб-кинотеатр. Рядом речка протекает, мы там все и собираемся обычно: старички рыбу ловят, курят, о болячках своих разговаривают, а мы, когда маленькие были, в догонялки развлекались, когда выросли – в карты. Вообще, все дома стоят между
