Вспомни меня - Стейси Стоукс
– А как я пойму, что заполучила все кусочки воспоминания?
Он пожимает плечами, взгляд скользит по направлению к окну, словно он может разглядеть всех людей, ожидающих внизу.
– Ты просто знаешь. В действительности есть только три типа воспоминаний, от которых большинство людей хотят избавиться: воспоминания, связанные с горем, сожалением или виной, – и каждый тип воспоминаний передает свое собственное ощущение и собственный цвет. Когда ты перестаешь видеть этот цвет, это значит, что человек очищен. Плюс ты чувствуешь облегчение, когда они в итоге отпускают все, что их тяготило все это время. Особенно если это воспоминание вины. Они самые тяжелые, но, к счастью, обычно и самые легко очищаемые. – Тяжело сглотнув, он продолжает: – Сложно объяснить, это нужно прочувствовать самому.
Я пытаюсь принять вид, словно все, что он сказал, звучит абсолютно понятно, но мой мозг кипит.
Отец тянется к столу за стаканом воды и делает глоток. Снаружи доносится чье-то покашливание.
– Разумеется, иногда люди неосознанно прячут какие-то вещи, и тогда мы сталкиваемся с Эхо. Но они редкость. Большинство людей полностью готовы отпустить все страдания, что они постоянно с собой таскают.
Я киваю, проследовав за его взглядом к окну. Я все знаю об Эхо: когда приезжают посетители, обычно я первая, кто проводит с ними беседу. К счастью, уже несколько месяцев мы не имели дело с Эхо. На нашем сайте четко написано, что перед тем, как приехать сюда, нужно избавиться от любых значимых физических объектов или фотографий, связанных с воспоминаниями, которые они хотят стереть. Но люди не всегда слушаются. Или иногда они думают, что от всего избавились, но потом натыкаются на фото или любую безделушку, которая ведет к цепочке воспоминаний. И потом, в конце концов, они бредут назад к нам в поисках чего-то, что потеряли. Вот только они не могут вспомнить, что же это, и почему-то они полагают, что найдут это в Тамбл-Три.
– В любом случае, сейчас нет нужды об этом переживать. Готова попробовать на мне?
Мое сердце сжимается от нервов, предвкушения или и от первого, и второго одновременно. И я киваю в знак согласия.
– Возьми мою руку, – отец пододвигается ближе и поднимает передо мной опущенные вниз ладони. Несмотря на то, что в комнате тепло, а на улице беспощадно палит солнце, они холодные. – Запомни, не разрывай зрительный контакт, пока не почувствуешь «захват».
Я киваю и смотрю ему прямо в глаза: карие, в отличие от моих серых. У меня глаза матери. И ее непослушные темные волосы; мне приходится встряхнуть головой, чтобы сбросить пряди с лица, заслоняющие обзор.
Он моргает, и наши взгляды встречаются. Затем зрачки его глаз расширяются и словно приглашают меня внутрь. Я не моргаю. Не думаю. Я лишь сильнее сжимаю свои пальцы на его руках, слегка вздергиваю подбородок и повторяю слова, которым он меня научил.
– Скажи мне, что ты хочешь забыть.
Какое-то время ничего не происходит. Слышно лишь жужжание едва работающего вентилятора снаружи и скрип деревянных дощечек на полу веранды из-за нетерпеливой ходьбы посетителей.
Затем я чувствую легкий «захват» у себя в голове, словно палец цепляется за ткань. Далее как будто ускользающая ткань, образ медленно загорается и принимает форму в самом центре моего сознания. Сначала края нечеткие, спутанные, но постепенно они становятся более явными, пока наконец изображение не разворачивается передо мной, и вот я уже не вижу глаз отца. Вместо этого я смотрю на два ломтика белого хлеба, обильно намазанных майонезом, и кусочки тунца, лежащие сверху. Затем изображение быстро размывается, превращаясь в туман; у меня появляется ощущение падения, пережевывания, проглатывания и чувство, будто я съела то, что лучше бы не есть. Появляется зеленая вспышка, яркая как звезда на ночном небе, и пятно становится зеленым, пространство становится зеленым, мои мысли окрашиваются в зеленый, и я охвачена чувством, которое можно описать только как сожаление.
Сожаление – это зеленый.
И теперь я понимаю, что происходит: все в точности как описывал папа. Воспоминание проходит сквозь меня, приправленное чувством сожаления, которое он и хотел, чтобы я забрала. Я ощущаю все: от голода, который изначально заставил его съесть сэндвич, до недовольства тем, что его съел. Это как слушать песню: ноты, аккорды, струящиеся волны ощущения, которое невозможно увидеть, но можно почувствовать.
Невероятно.
Я моргаю, и что-то начинает происходить. Пространство темнеет, и затем возникает другая вспышка света, только на этот раз она имеет насыщенный темно-красный цвет.
Меня пробивает озноб.
В моем сознании возникает другой образ, на этот раз это лицо мамы. Она смотрит назад через зеркало заднего вида, ее губы плотно сжаты, взгляд хмурый.
Вспышка.
Все внутри моей головы: сцена действий, образ матери, – свечение темно-красного агрессивного цвета. Воздух вокруг меня становится ледяным, и вдруг меня охватывает ужасное, опустошающее чувство, которое как нож вонзается в меня.
Вина.
Она повсюду – кровоточащая, болезненная и бесспорная.
Я непроизвольно немею от изумления, и вдруг все исчезает. Образ маминого лица в красных тонах, испещренный чувством вины, превращается в зеленое изображение сэндвича с тунцом, пропитанное сожалением. Оно вибрирует, становится крошечным облаком дыма, а затем полностью исчезает.
Я откидываюсь на диван, смотрю на изумленного отца.
– Люс? – Он высвобождает свои руки из моих и кладет мне на плечи. – Люси, ты в порядке?
У меня трясутся руки. Пот стекает между лопаток вниз по спине. Бешеный пульс отдается
