Алексей Бежецкий - Тиф
Тяжка и безотрадна такая смерть! И все эти желтые, голодные собаки, которых такое множество, будут по ночам выть на их могилах и скресть лапами землю. Только Мариам, может быть, вспомнит и, пройдя мимо, скажет "хорошо" и "здравствуй". "А уж какой тут здравствуй, когда я не только не буду здравствовать, а просто буду мертв… Черт побери! Тогда я непременно явлюсь майору Порошину и сделаю ему такую рожу, что он с ума сойдет от страха… Собачья жизнь!"
Такому мрачному и мечтательному настроению духа много способствовало общество священника и Заелова. Заелов был действительно странный человек, как по характеру, так и по своему прошлому. Он имел довольно хорошие средства, получил хорошее образование, но после какой-то романтической истории бросил Россию и поступил в линейные казаки на Кавказ.
Все в нем казалось Иловлину странным и необыкновенным. Он редко улыбался, и даже когда улыбался, то только губами. Остальные черты его бледного лица сохраняли по-прежнему строгое и неподвижное выражение. Его острые, цвета стали, глаза хотя смотрели прямо и смело, но взгляд их редко искал встретиться с взглядом собеседника. Казалось, Заелов искал в воздухе видимую ему одну какую-то личность или смотрел только потому, что у него были глаза на месте; видел же только мыслью, которая, помимо участия в разговорах, была еще занята беспрерывно чем-то тайным и, может быть, не разгаданным самим владельцем этих глаз. Таким представлялся он Иловлину. Вьюшин же, после первого знакомства с есаулом, сказал! "Веселый человечина этот Заелов! (хотя тот ни разу не засмеялся). Но кабак ему открывать не советую: сам все выпьет и пойдет по миру".
Заелов был человек образованный и прежде много читал. Поэтому его суждения а рассказы были интересны, хотя и дики. Иногда он любил рассказывать странные истории, совершенно невероятные, и во всех этих историях он так или иначе участвовал. Можно было предположить, что он выдумывает из прирожденной любви к этому занятию или смеется над своими слушателями; но он рассказывал свои истории, несмотря на их небывалость, всегда как сущую правду, и в самых сомнительных местах его рассеянный взор становился многознаменательным.
– - Вы,-- говорил он Иловлину,-- счастливее меня… Когда к нам подберется тиф, то, пожалуй, вас раньше всех хватит, потому что вы водки не пьете…
– - Черт вас подери, Сергей Иванович! уж умирайте вы раньше, коли у вас есть охота…
– - Да это пустяки… Поверьте, что умереть -- это все равно что ничего!..
– - Как ничего?! Может быть, вам ничего, а мне очень чего… Я не хочу сдыхать в этом кладбище.
Тогда Заелов начинал, как бы в утешение, развивать перед своим собеседником свою мистическую теорию о второй жизни, следующей непосредственно за смертью тела, приправляя ее разными необыкновенными историями.
– - Вы наденете светлую оболочку и будете гулять по земле, где и как вам угодно. Все будет тогда представляться в другом виде и все желания, не сбывшиеся при жизни, сбудутся тогда как наяву и еще лучше…
Подобные разговоры хотя и были иногда интересны, но не способствовали поддержанию веселого и беззаботного настроения.
Наконец общество оживилось вследствие возвращения из полкового штаба Вьюшина.
В первых числах января к офицерскому дому подкатил фургон, и из него вылез веселый поручик. Самойлов, увидав его, широко улыбнулся и сказал: "Сюда пожалуйте, ваше благородие!"
Вьюшин поправил очки на носу, поздоровался с Самойловым и сказал: "Смирно!" Самойлов комически выпятил грудь, протянул руки по швам и, подняв голову кверху, сказал:
– - Не дышу, ваше благородие…
– - Что от тебя водкой не пахнет? Неужели в этом доме водки нет?!
– - Второй день на монастырском положении.
– - Да не может быть! Экое несчастие! На обед что будет?
– - Суп без кореньев, сухари-мухари, битки на жаркое, а на кондитерское пирожное -- что сами привезти изволите.
– - Ох, битки, битки! Где же господа-то? Возьми полушубок!
Самойлов снял с Вьюшина полушубок и указал ему на лестницу. Приезду его все обрадовались.
– - А, "танцмейстер"! здравствуй! -- сказал Иловлин.
– - Здравствуй, моя радость! И мороз же сегодня -- страсть! Все внутренности застудил…-- говорил Выошин, хлопая красными, как морковь, руками.-- Что же, водки нет?
– - Да вот всю выпили… Тут один казачий есаул…
– - Не говори! Я понимаю все теперь! Это он сожрал всю водку; говорил я тебе сто раз, красота ты моя неописанная, не связываться с казаками, потому они верхом, и за ними не угонишься… Ну, угощай чаем, когда так!
– - Стремглав самовар подаю! -- раздался голос Самойлова из соседней комнаты.
Вьюшину было лет около тридцати; он был небольшого роста, скорее худой, чем полный, и ходил с перевалом. Рыжеватые усы имели вид подстриженных, а остальная растительность на лице росла кустами. Обыкновенно он говорил сиплым тенорком, в самом тоне которого слышалось добродушие; иногда он менял тон и переходил в искусственный бас. Офицеры любили Вьюшина за то, что он был добросердечный, хороший товарищ и веселый парень, обладавший счастливою природною способностью одним видом рассмешить общество. На последнем полковом празднике, под влиянием спиртных напитков, он протанцевал какой-то дикий танец, уверяя всех, что это канкан, за что и получил название "танцмейстера". Он никогда ничего не домогался, никому не завидовал, сердился очень редко и душевное равновесие поддерживал, еще в большей мере чем есаул, крепкими напитками. Он пил с одинаковым удовольствием и водку, и вино, и пиво, но находил, что пиво сравнительно неудобно. "Водка компактнее,-- говорил он,-- а для пивных бутылок надо держать особое помещение".
VIПоздоровавшись со всеми, Вьюшин уселся на свою кровать и позвал денщика снимать с себя сапоги, намокшие от снега. Операция эта сопровождалась разными затруднениями; кровать ездила вслед за сапогом и становилась на дыбы; денщик кряхтел, хватался то за подъем, то за каблук, плевал на руки и, срываясь несколько раз, приговаривал: "Ишь, окаянные! Прилипли!"
На вопрос Иловлина, отчего у него опухло несколько лицо, Вьюшин объяснил, что четвертого дня он целую ночь не спал, встречая Новый год у воинского начальника в К *.
– - Ральницкий… ты его, кажется, знаешь? Он, так же как и я, ненавидит хлебное вино…
– - Ну, что у нас в полковом штабе делается?
– - В карты играют и от скуки бесятся… Кажется, скоро дойдет до того, что кусаться начнут… А тут еще представления пошли за последние дела…
– - Ах, голубчик! К чему меня представили?
– - Тебя?.. кажется, к Станиславу на шею… [Орден св. Станислава был младшим из российских орденов, имел три степени. Орден второй степени носился на шее]
– - Это несправедливо; могли бы золотую саблю дать…
– - Боже праведный! -- воскликнул Вьюшин, затыкая уши.-- И ты туда же лезешь? Избавь ты меня, сделай такую милость, от этих наградных разговоров! Людям жрать нечего; изорвались, измучились, а тут награды да кресты! Отчего мне золотую саблю не дали? Отчего мне Владимира не дали? [Российский ордон св. Владимира имел четыре степени. За военные подвиги жаловался крест 4-й степени с бантом. Давал право на потомственное дворянство] Погоди, может быть, все получим кресты, только деревянные… Ах, как я рад, что уезжаю из этой ямы! Уж так рад, что если б была водка, опять бы выпил…
– - Ты говоришь, что ты уезжаешь? Куда уезжаешь?
– - А меня посылают за годовыми вещами в Александрополь… [Город и крепость в Эриванской губернии в Закавказье. Ныне г. Ленинакан Армянской ССР] А ротой будет пока заведывать Чирков…
– - Вот счастливец-то!
– - Опять завидуешь!.. Да я, может быть, на дороге десять раз шею вывихну.
– - Поручение можно тебе дать?
– - Поручение давай… У меня этих поручений целая эаписная книга… Одному Порошину десять фунтов пиленого сахару и десять фунтов свечей. И на кой черт ему столько свечей, когда он в карты не играет и, кроме приказов, ничего по вечерам не читает? Должно быть, есть их будет… Больше всех надавал поручений Леман, немецкая душа; всего понемножку: свечей три фунта, подтяжки (зачем ему подтяжки?), чаю полфунта, монпансье три коробки, сапоги взять у сапожника, четыре лимона, ваксы коробку и так далее… Что с этими лимонами станется, когда их довезу? Я тоже торопиться не буду, а уж покучу в Александрополе -- страсть! Там теперь много разных дам наехало… Всех буду уверять, что я Эрзерум взял… Из одной гостиницы в другую, пока все буфеты не выпью… Какому-нибудь подрядчику сделаю неприятность на лице… На всех извозчиках переезжу… А уж отдыхать буду до бесконечности: сначала на одном боку полежу, потом на другом. а потом в баню, в баню!..
– - Счастливец!
– - Ну, вот, ты опять…
– - Кто это счастливец? Покажите мне его! -- сказал есаул Заелов, входя в комнату.-- А, это вы, господин Вьюшин? С приездом вас!
– - А что отец Андрей? -- спросил Иловлин.-- Обедать пора…
