Евгений Терновский - Место свидeния
В Страсбурге на площади Клебер Тео Соло нанял черный "Ровер" и направился к Килю. Карминное солнце нежно раскрашивало снежные верхушки плечистых лип и тщедушных березок, бежавших от него вдоль автодороги. Он без труда добрался до W., небольшого сонного городка с островерхой кирхой и единственной улицей, на краю которой неожиданно появилась небольшая церковка с голубым куполом и ярко-золотым крестом. С ней соседствовал большой краснокирпичный дом. Запарковав "Ровер" во дворе, Тео вошел в раскрытую настежь дверь, где его встретил господин в коротких кожаных штанах, дубленке и шляпе с таким залихватским петушиным пером, что он не удивился б, если бы его обладатель вдруг закукарекал. Узнав об открытке Берендорфа, предназначавшейся отсутствовавшему отцу Николаю, господин с приятным розовым лицом сообщил, что священник вернется в полдень, - все прихожане приглашены на обед с блинами. Затем русские артисты дадут концерт. Гостю было предложено отдохнуть в небольшой зале, но Тео предпочел совершить небольшую зимнюю прогулку в незнакомом городке. Он вернулся за пятнадцать минут до обеда. Отец Николай, со своей русой бородой и русскими скулами, в самом деле напоминал традиционного батюшку. Его окружали чада от трех до двадцати лет. Соседка за столом, говорливая русская дама, только что совершившая паломничество в Лурд, шумно восхищалась исцелением паралитика. Тео отметил, что некоторые из ее слов ему остались непонятными. Другой сосед, маленький и пугающе худой русский, с восторгом рассказывал историю недавнего посещения Москвы и в то же время с восторгом любовался малиновыми узорами семги, красной икрой и розовой молокой, украшавшими гигантский румяный блин. Тео слушал, учтиво улыбаясь. Его недавний знакомец, розоволицый немец, расставшийся с дубленкой и шляпой, на превосходном русском языке шумно приветствовал появление четырех застенчивых гостей, заметно обескураженных общим вниманием: "Константин Иванович! Леля! Прошу вас! Вот ваши места!"
Поднялась веселая суматоха, сопровождаемая грохотом передвигаемых стульев, русско-немецкими фразами и приветливым смехом. Тео не забыл облика Игоря Циоменко - и ему показалось, что лицо бывшего ночного стража - но в юном женском варианте - смущенно осветилось ярким электрическим светом обширной залы. Когда молодая гостья повернулась в сторону Тео, он содрогнулся: она быстро и равнодушно взглянула на него аметистовыми глазами Оксаны и тут же перевела взгляд на его соседа, приветливо улыбнувшись ему, как старому знакомцу. Тот прервал свое нескончаемое повествование и помахал ей бледной ладошкой. "Наша певица, Леля Циоменко... Вы не знакомы с ней? У нас в хоре поет. У нее чудное сопрано... Ее муж, православный немец, наш регент. Он, к сожалению, в отъезде... Да вы снимите ваш пиджак, здесь жарко", - заметил он, прежде чем вернуться к своему рассказу, следя, как его сосед прикладывал бумажный носовой платок к мокрому лбу.
Два других пришельца были невразумительного возраста, который, вероятно, приближался к шестидесяти, если не к семидесяти годам. Игорю Циоменко должно было быть около пятидесяти лет (он был на несколько лет старше Федора). Когда гомон спал, Тео, по-прежнему слушая многоречивого соседа, тайком принялся изучать лица вновь прибывших гостей.
Нет, ни один из них не напоминал ночного сторожа, с синькой его больших глаз и пшеничной шевелюрой. Тот, что сидел слева от Тео, в сером пиджаке и темном свитере грубой вязки, был безобразно толст и лыс. Его крупный нос напоминал гниловатую грушу и заячья губа была розовой, как только что затянувшаяся рана. Он видимо мучился от духоты и одышки, крупные капли пота растекались по мертвой коже скверно бритых щек и достигали брыластого рта. Ему, вероятно, был в тягость праздничный гул, вьющийся над столом, рокот и хохот соседей, громогласной немецкой четы. Крошечные очи этого гостя, давно утонувшие в багровом жире щек, извергали тусклый блеск раздраженного вепря. Тео заметил, что, когда блин отказывался подчиняться его неуверенной вилке, он насаживал его короткими опухшими пальцами и вытирал жир красной бумажной салфеткой.
Другой новопришелец - такая же бесформенная туша, с давно исчезнувшей шеей, но добродушный и улыбчивый - не сводил глаз с розовых ломтей семги и маслянистых холмиков черной икры, которые аккуратно накладывала его молодая соседка. Вряд ли в этой телесной гробнице могло покоиться юное и гибкое тело исчезнувшего ночного сторожа.
В конце обеда золотистоволосый молодой человек звучно обратился к гостям на шатком русском языке. Он приглашал через час вновь собраться, но на этот раз в Wohnstube, 10 где состоится концерт старинных русских романсов с участием "нашей замечательной певицы", Лели Циоменко. Молодая особа с аметистовыми глазами пылко порозовела. Сосед Тео продолжал разглагольствовать и остолбенел от неучтивости собеседника, который стремительно покинул стул, когда очаровательное сопрано Лели Циоменко перелетело через стол: "Папа! Ты с нами или останешься отдыхать?" Туша с грушеобразным гнилым носом, отдуваясь и задыхаясь, раздраженно заявила, что пойдет смотреть телевидение. Вскоре массивная серая спина согбенного толстяка исчезла в белоснежном проеме двери. Тео последовал за ним.
Когда он открыл дверь, перед ним вытянулся длинный и скаредно освещенный коридор, еще хранивший следы рождественского празднества - на утомленных еловых ветвях, украшавших коридор, гасли блестки полустертой рождественской позолоты и прочей мишуры. Вскоре коридор упeрся в небольшую круглую гостиную и раздвоился - возле двери слева повело морозцем и снегом. Без сомнения, она вела на улицу. Согбенный старец, пьяно покачиваясь, исчез в другой двери. Тео подождал минуту.
Новый коридор, с множеством дверей по обеим сторонам, как в гостинице, устремлялся неизвестно куда. С трудом передвигая свои слоновьи ноги и пошатываясь, старец исчез в полумраке, и Тео услыхал громкое оханье то ли кожаного кресла, то ли пришельца. Через несколько минут Тео очутился в квадратной комнате с тремя могучими креслами и невысоким журнальным столиком, перед которыми скучал телевизионный аппарат. Одноногий торшер с трудом освещал это помещение неясного назначения. На одном из кресел бессильно повис серый пиджак. Когда Тео вышел из полутьмы и приблизился к пустому креслу по соседству со старцем, тот по-воровски спрятал руку под складку свитера, но тут же снова извлек ее.
"Я думал, что это моя дочь, - сердито объяснил он. - Вы говорите по-русски?.. Весь день шпионит за мной эта дура, фрау Стрeм: папа, не кури, папа, не пей, у тебя было четыре инфаркта! Значит, ложись в гроб и помирай... Здесь можно спокойно покурить, только потом надо проветрить. У них строго насчет курева. Вы курите? А вы, что же, не говорите по-русски? Я по-немецки, знаете, шваховат". Он закурил, исторгая не только огромную табачную тучу, но и хрипы и храпы. Тео подождал, пока кашель остановится.
"Нет, я говорю по-русски, - с трудом сдерживая ледяную дрожь, отозвался Тео. - Простите, кто это - фрау Стрeм?"
"Да дура моя, Лелька. Она за немцем замужем. Он сейчас в Америке, по делам... Русского не нашла, немец ей потребовался". Новая буря кашля прервала разговор на несколько минут.
"Если позволите, вы из России?"
"Из СССР, - с дерзкой усмешкой глядя на Тео, отпарировал собеседник. Я москвич... Вы ведь немец, судя по вашему акценту?"
"Нет, бельгиец, - не солгал Тео. - Русского происхождения".
"Ну, все равно как эмигрант... - то ли осудительно, то ли пренебрежительно отозвался старец. - Мы, знаете, своего советского прошлого не стыдимся. По сравнению с новой жизнью катались как сыр в масле. А теперь ни масла, ни сыра... Ну вот, началось - слышите эту дикую музыку? - До комнаты слабо докатились из коридора волны лихого джаза. - Я от нее балдею, ей-богу. Сюда забираюсь. Телевизор смотрю. А то покурить и бутылочку доппеля 11 допить". Его багровая заячья губа дрогнула в дерзкой усмешке. Он вытащил из кармана своего синего свитера небольшую, как фляга, бутылку доппель-кюммеля. - Хотите? Хороша водка. Не знаю, на чем настояна, но хороша. Не говорите фрау Стрем, она меня и так поедом ест... Хорошее здесь местечко, самое тихое в доме".
"В самом деле, - усмехнулся Тео после долгого молчания, - идеальное место для Свидeний... то есть я хочу сказать, свиданий. Любовных, дружеских, деловых".
"Видите, - злорадно обрадовался старик, - как говорят эмигранты!.. Свидeние!.. Это правда, что вы в России не жили. И кто же вы? Я уже третий раз приезжаю в W., но вас в первый раз вижу".
"Работаю в архивах", - помедлив, отозвался Тео.
"Рановато для вашего возраста. У нас в архивах одни бабки работают. Вам лет сорок?"
"Сорок шесть. И вам, если позволите?"
"Пятьдесят с гаком... Не скажешь, а? Меня здесь все за старика принимают. Я смотрю на немцев... какой-нибудь мужик... думаешь, ему лет сорок пять-пятьдесят, не больше, а потом оказывается, семидесятилетний старикашка... Ну что ж, хорошо живут, богато. Мы раньше тоже не хуже других жили. У меня была и квартира на Бронной, и дача в Солнцеве... пока этот Горбач, кукуй долбаный, нас с дерьмом не смешал... Я удивляюсь... он у вас прямо икона - хер Горбашэф, хер Горбашэф, а у нас в этого хера разве что мертвый не плюет!"
