Георгий Осипов - Хрустальный кабинет
В те времена моей любимой пищей были свежие бублики и томатный сок. Клыкадзе уважал меня за это. Сам он ел, что попало, обедал на заводе, в столовой.
"Чай в холодильнике", - заявит он мне однажды, когда я приду к нему собираться на рыбалку. Под "чаем" подразумевалось "Пiвдэннобугськэ" - в поведении Клыкадзе к тому времени уже появились четкие признаки алкогольного умопомешательства.
"Пiвдэннобугьскэ" - страшное вино. Напиток тех, кто плюнул на свою жизнь. Мы со Смагой обнаружили его даже в Москве, в одном гастрономе, и выбухали на свою голову в Ботаническом саду. Осень 1984-го года я полностью провел в этом спокойном месте. Прогуливался под дождем под черным заграничным зонтиком. Раньше зонтик принадлежал диссиденту Виктору Томачинскому. Он умер в лагере. В отличии от скотоподобного большинства правозащитников он слушал не бардов, а Рэя Чарльза и Фэтса Домино - с моей стороны это комплимент, белый камешек в кладбищенский огород.
Я вымыл руки и лицо холодной водой с мылом. Старательно расчесал волосы, полюбовался неожиданно западными принадлежностями для бритья, разложенными на полновесной полочке. Ведь их владелец носил усы и очки. Он к тому же был сильно похож на Фассбиндера, но если бы вам вздумалось сказать кому-нибудь об этом, тогда люди подумали бы, что вы матюкаетесь. Фаса никто еще не знал у нас в лицо. Потом, какая это за похвала? На Украине полно таких типов с усами, в очках, с брюхом и сальными волосами. Они - никто и ничто, не считая их конституционных прав.
Полотенце, вернее грязная простыня на трубе, меня не устраивала. Я зашел на кухню, но там вообще ничего не было, кроме пустых бутылок и ведра, погребенного под отходами, как крипта живых мертвецов в пустыне будущего. Окно кухни выходило на частный сектор, известный мне двумя достопримечательностями. Во-первых, где-то там, среди чешуйчатых крыш, затаилась штаб-квартира вольнодумца и человека чести В.Полярного со шпагами над камином, волчьей головой и зародышем-антиноем в стеклянной банке. Во-вторых, на окраине частного сектора стояла деревянная уборная с тремя кабинами. В одной из них Нападающий однажды переписал любовное стихотворение какого-то вафлиста, или, как пояснил бы Азизян, "любителя пососать". Оно начиналось со слов: "Теплый ротик хуй ласкает, мальчик глазки закрывает:"
Нынче кухонное окно в хате Клыкадзе смотрит на огромный, усеянный бетонными шипами котлован, а кабина со стихами парит в эфире Предвечного Района, неподвластного сносу, как летательный аппарат для совокупления животных с богами. Бутыль с эмбрионом находится в другом, более надежном месте.
В гостиной было холодно. Клыкадзе курил на балконе. Кобылянская и Хилл слушали, стоя (в этом доме почти все делали стоя) ненавистную мне пленку из коробки с надписью "только русские песни". На ней и в самом деле были записаны старательно подобранные говно-ансамбли из 12-и, а то и больше, рыл: "Веселые Ребята", "Поющие Гитары": Но одна песенка меня забавляла, она обладала гипнотическим свойством вызывать во мне внутренний, не вырывающийся наружу смех. Называлась она по колхозному, "Галина", по имени рогатой героини. Страдалец-солист, подражая Маккашке, жаловался, что она его "жабыла". Именно - "жабыла". С тех пор прошло двадцать лет, и у страдальцев-солистов яйца стали похожи на чулки с песком, а к "галинам" стали обращаться по отчеству, подчас, как оказалось, довольно экзотическому. Раз уж их не додумались вовремя ликвидировать под гитарку позднего Линк Рэя, да?
Да, было холодно. Чернело облупленное ф-но. А ведь его не было заметно вначале пьянки. Оно имело свойство исчезать и снова появляться - черное, засранное. Непостижимый до конца, очень не простой Клыкадзе курил в тумане на балконе свою долгую сигарету один, временно мы ему надоели.
"Роллинги - не хиппи, а просто клевые молодые мэны", - вспомнил я нелепый афоризм, произнесенный им с явной целью отделаться от меня в день нашего знакомства на квартире Левы Шульца.
Странный был сентябрь. Я простудился на пляже. Детский врач - молодая женщина с солнцем на лице барабанщика из гитлерюгенд - явилась по вызову посмотреть больного, и, услышав Джеймса Брауна, взяла и выписала мне больничный на полный месяц! My "Medicine Woman": Кто мог приобщить ее к соулу? Был один человек - Гоша Б. Он? Правда и негры у нас уже учились читай мою повесть "Единственные" об этом:
Психомиражный, чудесный был сентябрь. В кинотеатрах шел "О, счастливчик!" с песнями беспонтового клавишника Алана Прайса. Верная подруга Чарли Мэнсона Линетт Фромм замышляла покушение на президента Соединенных Смрадов.
"Ни хуя себе семиклассник", - скажет Клыкадзе, не встав с кресла, при виде меня.
После дурдома он придет ко мне и потребует один том своего синего Блока: Другой, к тому времени, успеет спиздить кто-то другой; как мне покажется, он толком и не вспомнит, кто я, собственно, такой.
Песня про "Галину", которая "жабыла" своего козла-осеменителя, произвела странный эффект на атмосферу гостиной, поневоле калифорнизируя ее. Казалось второстепенные полубожества плебейского пантеона слетелись, чтобы отпраздновать осенний урожай. Вдобавок, "адамова голова" на щитке со столба как бы давала понять, что здесь собираются пасынки Роммеля, "ангелы ада", как я их тогда представлял по фоткам. Именно на фоне увечных напевов советских ВИА, жидких, как белковые пятна на казенной простыне.
Детский врач была очень милая молодая леди, нисколько не похожая на тех опасных крыс, что доползли таки до 90-ых, и лихорадочно трудоустраивают то жалкое, что находится у них под мокрым, как четки псалмопевца, хвостом.
Я хотел, чтобы она была моя дочь и любовница, моя смертельная сладость и моя сладкая смерть.
"You`ve got your high-heel sneakers on: You`re still outta sight!"
Она носила короткую крышку, то есть стрижку - буббикопф - эта Литтл Мисс Доктор. Я такие головы люблю - опрятный приют, "детский лагерь Саласпилс" (очередной воздушный замок страданий и позора, мираж над благородным лбом композитора Кузинэра, знакомого Коли по кличке "Гандон"; а это говорит о многом, по крайней мере тем, кто читал мои другие книги. Чего стоят одни колпаки, лифчики: "Боря, мне душно! Дай ключи, пойду умоюсь", отмою украденные колпаки, то есть тарификации), оголенные черепа героических девчат Чарли: А потом лифчики, колпаки пропадают:
Она дала мне больничный на месяц. Было бы наивно ожидать какое-либо проявление симпатии к подростку с манерами лорда Генри. И потом г-жа Удача повернулась ко мне спиной. За подаренный мне сентябрь я должен был найти, подчинить и освоить какую-нибудь достойную меня "sex-machine": А вместо этого я, в основном, пел и прогуливался в тех уединенных местах, где по слухам якобы скрываются в засаде одни "питурики" и "онаники". Не видел ни одного:
: Я обладал ее медленно, облизывая и лаская, доводя до изнеможения тело одной горничной из шпионской фирмы "Сирота-Мэджик" в Москве, потому что она была похожа на Литтл Мисс Доктор. Я потребовал от нее удалить лак, грим, вынуть (если надо) подставные зубы, как выкидывают из столицы темный элемент, кого на 101 км, кого на Запад - быть, как в морге. О, Литтл Мисс Доктор, ты оказалась всецело в моих руках: В дурдом я лег не поэтому. Мог, между прочим, совсем не ложиться.
Спинорама г-жи удачи. Отдаваясь кому-то стоя, с глазами, завязанными шифоновой лентой, она не помнила обо мне во окне девятиэтажного дома, что вырастал за частным сектором. Он тоже был виден из кухни Клыкадзе. Иногда сосед - член партии - приносил подзорную трубу, и они по очереди любовались живыми картинами, как немецкие офицеры юношами Фалькони во время блокады Ленинграда.
Что творят аборигены частного сектора, когда их помещают в многоэтажные дома. В лифтах насрано, у мусоропроводов обычно тоже, только уже не офицеры вермахта, а заокеанские спутники-шпионы фотографируют, как они какают. Наверняка есть коллекционеры таких изображений: Какие чистые, без алкогольной припухлости, были пальчики у "буббикопф", какой нежный затылок:
"Музыка Бунта", вероятно, все еще находилась в опочивальне Клыкадзе. За закрытой, на удивление не покорябанной в этой квартире, дверью.
Пели "Би-Джиз". Я вошел. В комнате горел большой свет. Постель была грязна, но не как бывает грязна постель мастурбанта, а как лежбище свободного человека, пускай и бухарика. Того, кому плевать на пресловутую украинскую чистоту.
Люда исчезла. Вместе с желтой книжкой и фиолетовым париком. Упорхнула, чтобы проснуться утром постаревшей еще на один день. Моя неудачная попытка лишить себя девственности выглядела чем-то очень отдаленным во времени. Будто я вцепился в ее волосы, не зная, что это парик, и ее тело выскользнуло в колодец. Раздался всплеск. Затем мои пальцы разжались, и чужая ненужная вещь полетела туда же. Я был пьян и спокоен. Многие книги на полках шкафа имели желтый корешок. Я извлек одну наугад. Раскрыл и стал читать, с нарастающим восторгом, стихотворение Уильяма Блейка "Хрустальный Кабинет":
