Владимир Березин - Другой способ чтения
Язык сказа заставляли "портить и обесцвечивать". Ругали все - с завидной слаженностью. Слева - за шовинизм, справа - за издевательство над народом. Потом, через много лет, сказ свели к анекдоту, к той поговорке, с которой он начинался: "Англичане из стали блоху сделали, а наши туляки ее подковали и им назад отослали". Примечательно, что при этом блоха разучилась плясать. Анекдота здесь нет, как нет анекдота в "Подпоручике Киже", - прежде всего потому, что рядом с бестелесным подпоручиком существовал и умирал реальный Синюхаев, вычеркнутый из списков полка, как из жизни.
"Левша" - это не история о блохе. Это история о жизни и смерти.
В "Очарованном страннике" есть эпизод со священниками. Священники приходят проповедовать, обращать в христианство степных жителей. Это очень похоже на Испытание Вер - приходил жидовин, пришли русские. Только исход иной: Владимир пощадил послов, а бестолковых проповедников - порешили. Бренчат образками степные женщины, как своими привычными украшениями, щурятся с них святые, а Странник хоронит священника, который отказался выкупать его из плена. "Прости, - говорит ему Странник. - Вот как обернулось".
В "Левше" тоже есть мотив выбора. Внешне - смешного. Англичане спрашивают Левшу о своей стране: понравилось - не понравилось, хочет остаться - не хочет. Англичане упрекают Левшу в незнании арифметики: дескать, если б вы подумали да рассчитали бы, то поняли, что нельзя блоху ковать, она танцевать не сможет.
Левша крестится левой рукой и отвечает им сталинской формулой:
- Об этом, - говорит, - спору нет, что мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданные.
Страшны эти слова потому, что в них суть службы в России - в любые времена. Приказы исполняются, как известно, беспрекословно, точно и в срок. А структура времени, кстати, у Лескова особая. Человек, принявший рекрутчину, оставивший себе вместо имени право молиться в день своего небесного патрона, молиться ему, а не другому, сообщает, что попал на войну. Походя добавляет, что провел там пятнадцать лет. А война в горах страшна и жестока. Жестока она и страшна до сих пор.
В "Левше" время спутано, как мочало. Казачий атаман Платов живет на три десятка лет дольше, чем отмерила ему реальность.
Герои умирают за идею. Странник Флягин, сидя на дрожащей палубе парохода, рассуждает, чисто Шпенглер: будет война, по всему видно - будет. А отвлекшись, говорит: стало быть, умирать надо. За себя жить поздно. Монашеское надо снять, потому что воевать в нем неудобно, нечего идеей форсить, а умереть - к этому мы приучены, нам не привыкать.
Левша, умирая, хрипит о ружьях, чищенных кирпичом. Не надо, говорит, не портите калибр. Не слышат его, а ведь не о чем больше ему стонать, кроме как о поруганном его механическом деле, о государственном деле. Не о матери, не о невстреченной жене. О ружьях. Храни Бог войны, ведь стрелять не годятся. Мне умирать, а вам жить - с этими расчищенными ружьями.
Не слышат.
Лесков рано, может быть, раньше других, если не считать Булгарина, понял, что делает с писателем общественное мнение. Он не проговаривается о своем знании, но оно чувствуется.
Один из томов лесковского собрания сочинений сожгли по указанию главного управления по делам печати. В царское, старорежимное, оговариваются источники, время. И эти источники намекают, что несмотря на изменившуюся обстановку в этом сожжении есть некий неясный почет.
Все это не анекдот. И история Левши - не анекдот, хотя в манере анекдота про Левшу сняты фильмы и написаны книги. Даже у Замятина есть свой вариант "Блохи", не первая и отнюдь не последняя история об этих насекомых в литературе. Она всего лишь иллюстрация столкновения Запада и Востока, порядка и ужаса, которые на самом деле навсегда перепутаны, как следы блохи на человеческом теле.
Блоха - известна, она миф, живущий отдельно от Лескова.
ГЕНИАЛЬНЫЙ СКАЗОЧНИК
Однажды я отправился на книжную ярмарку. Там на меня пытался наступить Сергей Михалков. Он оказался огромного роста, в длинном черном пальто, с палкой. Шел и никого не замечал.
Я представил себе Дядю Степу, который в старости потерял зрение и вот идет по улице, как Годзилла, и давит маленьких детей. Потому что их просто не замечает.
А представив все это, я тут же спрятался за ворох упаковочной бумаги.
Некоторое время спустя в одном из номеров журнала "Детская литература" мной была обнаружена подборка стихов Михалкова. В этой подборке нашлось чудесное стихотворение:
Жили три друга-товарища
В маленьком городе Эн.
Были три друга-товарища
Взяты фашистами в плен.
Ну, натурально, первый и второй товарищи умерли, замученные, не сказав ничего.
Третий товарищ не вытерпел,
Третий - язык развязал.
- Не о чем нам разговаривать!
Он перед смертью сказал.
Их закопали за городом,
Возле разрушенных стен.
Вот как погибли товарищи
В маленьком городе Эн.
Это замечательные стихи, да. Блестящие. Хармс бы позавидовал этим стихам. Я бы их, правда, закольцевал - еще одной строфой:
И на могиле товарищей
Старый парторг написал:
"Жили три-друга товарища..." etc.
Кстати, это стихотворение Михалкова чудесно поется на мотив "Кудеяра":
Много добра понаграбили,
Жили в дремучем лесу.
Сам Кудеяр из-под Киева
Вывез девицу-красу...
Поется басом, на манер Шаляпина. Обязательно с припевом:
Господу Богу помолимся,
Славны во веки веков!
Так в Коктебеле нам сказывал
Старец честной Михалков...
Гениальный детский поэт, гениальный сказочник. Бесспорно.
О КРИТИКЕ ПИРОГОВЕ
Начали мои знакомые поговаривать о новом течении постинтеллектуализме. Но только не надо, типа, повторять Баден-Баден. Не тупые в самолете сидят... Но если шутки прочь, то я согласен с социологическим аспектом этого образования. Есть такая задача в социологии анализировать жизнь малого замкнутого общества. Очень интересная задача. А здесь, в центре этой задачи, под увеличительным стеклом - критик Пирогов.
Я как-то видел живого Пирогова, говорящего с совершенно живым Басинским о литературе. Меня вот что смутило тогда: то, что я не мог понять, иронизирует Пирогов или нет. Иногда ясно, что человек говорит о муках любви, потому что выпил. Утром проснется, наденет нарукавники - и в бой. Иногда ясно, что он иронизирует и, закончив разговор, поедет на Дмитровское шоссе там девушки дешевле. Жить-то как-то надо.
А иногда видно, как персонаж переплавляет муки в общественную значимость.
Впрочем, есть печальный опыт людей, которые по-взрослому, по-отчаянному мылят веревку или точат бритву. А этот критик с его загадочным движением загадка для меня.
Впрочем, других забот довольно есть. Тут, мне кажется, сложилась небезызвестная ситуация: интеллигентный мальчик узнает и научается произносить несколько знаменитых слов русского языка. Он долго хвастается перед товарищами своей умудренностью, а потом встречает на улице рабочих, которые просто и обыденно говорят ему те же самые слова. Это трагедия любого эпатажного искусства.
Авангард все время призывает сбросить кого-то с "Титаника" современности или просто вывести в расход. А когда за авторами призывов приходят ночью, они очень обижаются.
И беда в том, что я не понимаю идеи всего этого постинтеллектуализма. У нее нет формы, у знамени - цвета, все несколько доморощенно и убого. Настоящее учение должно иметь звонкий рекламный слоган, хорошую PR-акцию (лучше кого-то зарезать публично, или, на худой конец, воткнуть в самого себя нож - как Мисима), и проч., и проч.
Впрочем, я, может быть, что-то пропустил. Дело в том, что всего этого Пирогову сказать было нельзя.
Пирогов, к сожалению, сразу обижался. И так злобно-вежливо отвечал: "Вы чем-то расстроены?"
