Феликс Кривин - Изобретатель Вечности
Оглушительные удары, от которых сотрясается дом. Как будто остатки времени колотятся в дверь, требуют, чтоб их выпустили отсюда... Время чувствует, что здесь, в этом доме, ему скоро придет конец, и оно рвется прочь, чтобы слиться со своей вечностью... Но ведь вечность здесь, она изобретена здесь. Десять тысяч лет, если считать годом минуту. Шестьсот тысяч лет, если считать годом секунду. Шестьдесят миллионов лет, если считать секунду столетием. И так далее, без конца. Именно - без конца, ведь без конца - это и есть вечность...
Почему же вечность боится, что ей наступит конец? Почему она колотится в дверь, требуя, чтоб ее выпустили из дома? Вечность, куда же ты? Дверь заперта, и за дверью стоит часовой. Он стоит на часах, на страже запертой вечности.
Тикают минуты, стучат часы, гремят столетия, и грохочет вечность.
И вдруг грохот смолкает. Внизу скрипнула дверь. И в наступившей тишине - тот же голос, который говорил: "Вам письмо. Вам газета", - теперь говорит:
- Это я прикончил вашего офицера.
Удаляющиеся шаги. И опять тишина. Присмиревшие часы тикают еле слышно.
Это были не его корабли, зачем же ему было ради них жертвовать жизнью? Лететь, как бабочка на огонь, не дождавшись дня... Разве не разумней дождаться дня, а не лететь на огонь среди ночи?
- Бедный мальчик, - сказала Бакалейщица, - не понимаю, как ему удалось утопить взрослого офицера.
- В таком возрасте все ищут подвигов, - спокойно объяснил Коммерсант.
Эти мужчины совсем как дети, подумала Парикмахерша. Утопить человека у них называется подвигом.
- Возраст такой, - сказал Коммерсант. К ним опять возвращалось забытое понятие возраста, воздвигая между ними возрастные барьеры.
- А ведь молчал, - затрясла головой Старуха. - Обо всем рассказывал, а об этом молчал...
- У меня такие дети, - сказала Бакалейщица. - Что-нибудь сделают - и молчат. Хоть ты дух из них вон - не скажут ни слова.
- Мог бы признаться раньше, - сказала Парикмахерша.
- Это не так просто, - возразила Студентка. - Нужно собраться с духом, ведь идешь на верную смерть. Он мог бы и вовсе не признаваться, его бы не заподозрили, но он поступил как мужественный человек. Он дважды поступил как мужественный человек: и когда признался, и когда утопил этого офицера.
- Ну, знаете, если это называть мужеством... - Парикмахерша не кончила фразы, заметив, как дрогнула профессорская борода.
- Утопил офицера! - воскликнул Профессор. - Кто вам сказал, что он утопил офицера?
Коммерсант отвернулся к окну:
- По-моему, он сам в этом признался.
- Он солгал. Я был все время возле него, он барахтался у самого берега, учился плавать.
- Он не умел плавать? - удивилась Парикмахерша. - Как же он мог кого-то утопить, если он сам не умел плавать?
- Теперь его убьют, - сказала Старуха. И заплакала.
- Его бы все равно убили, - резонно заметил Коммерсант. - Что же лучше: чтоб убили одного или семерых? Простая арифметика.
- Не такая простая, если приходится умирать самому, - сказал Профессор.
- Это субъективный взгляд, - сказал Коммерсант. - А в данном случае нужно рассуждать объективно.
Старуха спросила, почему же он. Коммерсант, в интересах объективности не взял вину на себя? Ведь и тогда была бы та же арифметика: один вместо семерых.
Коммерсант ответил с ледяным спокойствием:
- Почему именно я должен был рассуждать объективно? Здесь есть люди постарше... - при этом он посмотрел на Старуху, затем на Профессора и наконец остановил взгляд на Бакалейщице. Он и прежде любил остановить на ней взгляд, но теперь в этом было что-то новое и обидное.
Старуха вышла на лестницу, словно для того чтобы посмотреть вслед Почтальону, как не раз смотрела вслед уходившим от нее сыновьям.
- Дверь открыта, - сказала она, возвращаясь.
- Они сняли охрану, - сказал Профессор, выглянув в окно.
- Значит, мы свободны? - уточнила Парикмахерша.
Все были свободны, но все оставались на местах. Корабли благополучно причалили к берегу, но никто не спешил сойти на берег.
- Зачем он взял вину да себя? - недоумевала Парикмахерша. - Чтобы спасти вас? Но ведь мы были так мало знакомы...
- Это вы не были с ним знакомы, а я любила его, как сына. Как внука. Всякий раз, когда мне было плохо, он приносил мне письмо. - Старуха беспомощно огляделась по сторонам, ища письмо, потому что сейчас ей было особенно плохо.
- Мы тоже были ему не чужие, - сказала Бакалейщица. - Я относилась к нему с большой симпатией.
Студентка усмехнулась:
- И этого достаточно, чтобы отдать за вас жизнь?
- Почему за меня? Скорее за вас, вы ближе ему по возрасту.
Парикмахерше Почтальон тоже нравился, хотя, к сожалению, они были мало знакомы. Газет она не читала, а писем ей никто не писал. И она никогда не могла подумать, что он, для кого она не была даже адресатом...
- Почты сегодня не будет, - сказал Коммерсант. И увидел в руках у Старухи письмо.
Все-таки она получила письмо. С опозданием, но получила. Как она была благодарна этому мальчику, что в такую минуту он не оставил ее без письма! Она подошла к серванту, чтобы поправить салфетку, и под салфеткой обнаружила письмо. И это было - как возвращенная молодость.
- Что же нам пишут? - осведомился Коммерсант. - На конверте нет адреса, это значит, что письмо адресовано воем. Дайте-ка я прочитаю.
- Нет, - сказала Старуха, - только не вы.
Она читала медленно, как читала когда-то в начальной школе, потому что что-то вдруг случилось у нее со зрением и с голосом тоже:
"Живите долго. Когда почувствуете, что осталось впереди мало лет, считайте годом день или час, и опять впереди у вас будет вечность. Так, вероятно, поступают бабочки, которые живут один день. Каждый, кто живет, проживает вечность, только измеряется она по-разному. Моя вечность подходит к концу, а ваша пусть подольше не кончается. Извините, что не смог доставить вам это письмо, как положено почтальону".
- Тот же почерк, - сказала Старуха-манекенщица. - Значит, это он писал письма, которые продлевали мне жизнь.
- Продлевали нам жизнь, - сказала Студентка.
- И теперь он снова продлил нам жизнь, - сказала Бакалейщица.
Коммерсант посмотрел на часы, которые опять показывали часы, а не годы и столетия.
- Изобретатель вечности, - сказал Коммерсант.
Теперь стало ясно всем, что это он, Почтальон, изобрел для них вечность. Профессор считал это поистине великим изобретением. В ответ на замечание Коммерсанта, что вечность существует объективно и независимо от нас, Профессор возразил, что иногда ее стоит заново изобрести, чтобы сделать доступной человеку.
- Жизнью пользуйся живущий, - сказал Коммерсант.
- Это правда, - вздохнула Бакалейщица. Это была нелегкая для нее правда. Ей было искренне жаль этого мальчика, этого Почтальона, но ведь они, в сущности, только начали жить. Они с Коммерсантом только начали жить.
Она придвинулась к Коммерсанту, но он отодвинулся от нее: разница лет встала между ними, как стена, и было не преодолеть возрастного барьера. И не только возрастного. У него была своя семья, у нее своя. У нее своя бакалея, у него своя коммерция. Все, что их еще недавно сближало, выпорхнуло, как бабочка, в открытую дверь, за которой простирались их разные жизненные дороги... У каждого своя дорога. Своя ли? Жизнь, которая ждала их за дверью, стала для них чужой за этот месяц - за эти века и тысячелетия. Все, что они здесь обрели, все, что дала им вечность, теперь было безвозвратно утрачено. Профессор не допишет своей монографии о жизни бабочек в условиях закрытых помещений, Старуха вернется к своей старости, а Парикмахерша - в дамский зал, отделенный, отгороженный от мужского. Стихи, переписанные Студенткой, будут напрасно взывать о любви, и стопка пеленок не дождется своего хозяина... Бакалейщица это поняла и отодвинулась от Коммерсанта.
Все стали друг другу чужими, словно они не прожили вечность под одной крышей, и близок им был только тот, ушедший, создавший и разрушивший их маленький бабочкин мир. Он был им близок, хотя он-то ушел особенно далеко - так далеко, что не хватит и вечности, чтобы вернуться.
Студентка встала.
- Хватит с меня вашей энтомологии? Он там сейчас умирает, чтобы мы могли еще немножко поползать, попорхать!
Она отбросила свой аккуратный конспект - почему-то не в сторону Профессора, имевшего прямое отношение к энтомологии, а в сторону Коммерсанта, который никакого отношения к этой науке не имел.
- Счастливо оставаться. Приятной вам вечности. Я не хочу, чтоб за меня умирали другие.
- Как будто только за вас, - сказала Парикмахерша, а Коммерсант выразил эту мысль более четко и доказательно:
- Человек умирает за коллектив. Это нормально. Ненормально, когда коллектив гибнет ради одного человека.
Старуха чуть не бросилась на него с кулаками:
- Он считает это нормальным! За него умирает человек, а он считает это нормальным!
- Не за меня, - терпеливо объяснил Коммерсант. - Он умирает за коллектив, а каждый из нас - всего лишь частичка коллектива.
