Натиг Расул-заде - Дождь в праздник
- Ты чего улыбаешся?-спросила она и тоже улыбнулась.
- Да так,- он стряхнул с себя начинавшиеся, как болезнь, мечты.
- Анекдот вспомнил?
- Ага.
- А этот знаешь, про мужа у которого жена уехала в командировку, а он ей телеграмму- срочно, где ножи и вилки? А она ему - спи дома. А потом приезжает, ведет его в спальню, а там, под одеялом-ножи и вилки, -рассказывала она вытирая со стола.
- Ха-ха-ха!- рассмеялся от души он и тут же почувствовал себя немного раскованее.
Она улыбаясь, смотрела, как он смеется, а потом серьезно сказала:
- Когда ты смеешся, у тебя уши шевелятся. Он помрачнел.
- Обиделся?-удивилась она.- Дурачок, что ты? Я же так, не хотела обидеть....Просто интересно, как уши сильно могут двигаться...
- Ну, ладно, уши и уши,-рассердился он, но тут же, изменил тон.-Да, нет, я ничуть не обиделся..
- Ну, тогда давай выпьем,- сказала она.-За праздник, ведь сегодня праздник! За нас, за все хорошее...
- Ага,- сказал он.-За все хорошее... И они выпили.
- У тебя сигарет нету?-спросила она.
- Нет,- сказал он.-То есть, есть, но ты наверно, такие не будешь. "Аврора".
- Давай "Аврору",-сказала она.
Он протянул ей пачку, и она взяла мятую, дешевую сигарету, закурила и с наслаждением затянулась. Ему стало немножко неприятно. Наверху, у соседей послышалась музыка. Они молчали, слушая музыку сверху.
А потом она долго и путанно рассказывала ему о себе, а он никак не мог заметить пьяна она или нет, и рассказывая, она повторяла одно и тоже несколько раз по-разному, забывая старое и придумывая по-новому-рассказывала про то, как выросла в детдоме, и как потом ее взяли на воспитание дальние родственники, и относились к ней, как к родной дочери, рассказала, как родилась и до двадцати лет жила на севере, и что брат у нее-полярник, и что другой брат-нефтяник из Тюмени, и зарабатывает бешенные деньги, а муж у нее ( при этом он неприятно поморщился) подлец ( он улыбнулся), бросил ее, и она тогда сделала себе аборт на севере, а потом приехала сюда, в Баку, потому, что родилась и выросла здесь, а дальние родственники держали ее, как прислугу, и что их сын, лоботряс, совратил ее, когда ей не было еще и шестнадцати лет, и они поженились и уехали на север. После второго стакана она заметно опьянела.
- У меня голова кружится,- сообщила она радостно.-И ты тоже кружишься. А теперь тебя двое. Я хочу спать.
Сердце в нем запрыгало, и он почувствовал, как вспотели ладони.
А она, чуть пошатываясь, подошла к кровати, откинула одеяло, расстегнула, сняла и бросила на спинку стула его рубашку, и промахнулась. Рубашка упала на пол, обмякла беспомощно, словно не обтягивала это молодое, сильное тело минуту назад. Его лучшая рубашка лежала на полу поверженным флагом, по белому полю которого сновали голубые всадники.
- Потуши свет,- сказала она, зябко и сладко кутаясь в одеяло.
Он потушил свет и холодеющими руками поднял с пола, бессознательно отряхнул и повесил на спинку стула рубашку.
"Боже мой, помоги мне",- подумал он , не совсем ясно сознавая о чем просит, и осторожно, не раздеваясь, прилег с краю кровати рядом с ней.
Дождь кончился, и выглянула светлая, мертвенно-спокойная луна. Свет ее падал в окно, и в свете луны увидел он как она спит, тихо посапывая, и увидел ее по детски надутые губы, и кажущиеся заплаканными без косметики, тревожно подрагивающие, прикрытые глаза, увидел ее худую, тонкую ключицу и белую руку, выпростанную из-под одеяла, и покрытую пупырашками холода, заметными в свете луны. "Мерзнет",- подумал он с нежностью и попытался прикрыть одеялом ее руку. Она сладко чмокнула во сне губами и затихла, ровно, спокойно дыша. Теперь она совсем не была похожа на ту женщину, которую он встретил на остановке, а скорее была похожа на беззащитного маленького ребенка, оставленного на его попечении он осторожно повернулся боком, лицом к ней, чувствуя, как прилипают к щиколоткам еще не совсем просохшие манжеты брюк. А рядом, на кусочке одеяла лежал бледный лунный луч из его снов, освещая ее худую руку и хрупкую ключицу. И от всего этого дышало на него чем-то родным, что неясно грезилось ему по ночам и тут он почувствовал, что плачет. Это было так глупо, что он рассердился. Боже мой, помоги мне, снова подумал он, не понимая чего просит. Но теперь уже не женщина лежала рядом с ним, не женщина, чья голая рука, высунутая из-за двери ванной комнаты, привела его в трепет, а маленькая девочка, которой он протягивал под дождем свой мокрый берет. Улыбаясь, она брала и надевала его берет, а потом они шли рядом и он держал ее маленькую руку в своей, а она шла покорно и доверчиво, и немного отставала, не успевая за его большими шагами. Чмок, чмок, чмок, чмок, отзывалась мокрая земля под ногами. Чик, чик, чик, слышал он за собой торопливые шажки.
Проснулся он поздно утром. Тут же все вспомнил, но ее не было рядом, а он так и лежал на своем краешке кровати, чудом не скатившись с нее за ночь. Он вскочил, кинулся к ванной. Никого. Его полосатые тапочки стояли аккуратно сложенные рядышком у входной двери. Дверь была закрыта. Видно, она тихонько затворила за собой дверь, когда уходила. Он на всякий случай поискал записку может, она оставила ему несколько словно ничего не обнаружил. Он с тоской посмотрел на свои мятые брюки, на пустую бутылку из-под шампанского на столе, на рассыпанные по столу крошки хлеба, среди которых сновали два маленьких, радостно возбужденных таракана. Он медленно разделся, стал под теплый душ, и долго стоял, опустив руки, ощущая скользящие по поверхности сознания обрывки вчерашних мыслей. Потом, не в силах оставаться в квартире, он оделся и вышел на улицу. Стоял погожий день с молочно-белым небом над городом.
Он так же, как и вчера, но теперь бессознательно, сел в автобус и поехал в центр города, и долго, бесцельно слонялся по улицам. И так же, как и вчера зарядил дождь. Потом хлынул ливень. Уже в автобусе, возвращаясь домой, он вспомнил, что не захватил берета. И вдруг сердцу стало больно и сладко. Он вышел на своей остановке и пошел к дому. Во вчерашней луже кипели капли дождя. Когда он прошел несколько шагов, ему послышалось, что его окликнули сзади, и он тут же обернулся. Но никого не было, только сплошная завеса дождя раздвигалась порывами ветра. И он пошел к дому. Под ногами громко чавкала мокрая земля. Он не стал вытирать налипшую к туфлям грязь на ступенях, и сразу открыл свою дверь. Вода стекала с его мокрых редких волос и с плаща. Так он и прошел в комнату. Долго, ни о чем не думая, смотрел под ноги, где на полу набиралась от стекающей воды, крохотная лужица. Потом он поднял голову и увидел два маленьких письменных стола, сдвинутых буквой "т". Он пинком ноги в грязном туфле опрокинул один из столов. Стол упал с поломанной ножкой. Пустая бутылка, тарелки и стаканы полетели на пол. Бутылка не разбилась. Опрокинутый письменный стол лежал, будто взывая о помощи. Постель была неубрана, за ним от дверей в комнату тянулась неровная цепочка грязных следов, завтра нужно было идти на работу, с календарного листа на стене по-летнему улыбалась роскошная японка, в окно бил дождь, а наверху, у соседей загремел модный шлягер.
