Шломо Вульф - На чужом месте
У дверей ресторана ег встретили двое из тргх лгтчиков. Уже издали по их лицам она поняла, что, как это вечно с летунами, вдруг срочный вылет и, к сожалению... К сожалению, глаза ег снова наполнились слезами, когда она сдавала одна плащ и сапожки в гардероб, поднималась в зал и устраивалась за чудом свободный угловой столик. Громко смеялись отмечающие какое-то важное достижение начальники из штаба аркопераций, степенно пили водку капитаны-наставники, весело ужинали и лапали пьяных буфетчиц моряки с атомного ледокола. Солнце мерцало в бородах полярников с их последним цивилизованным ужином на пути к дрейфующей станции, отдыхали гидрологи, гляциологи, золотишники. Ударники коммунистического труда были веселы каждый в своей компании и все вместе в своей вечно юной прекрасной стране. На шестой части земной суши эти люди успешно построили коммунизм, избавившись раз и навсегда от скверны еврейства, бытовой преступности, государственной измены. Портреты Берия и Ленина висели над стойкой бара с бесплатными напитками и закусками, словно специально ярко высвеченные солнцем вечного дня. Его прожекторные лучи били в отключенную хрустальную люстру под потолком, и она сияла ярче, чем от всех своих электрических огней. Майю ослепил этот свет, она отвела глаза.
И тут за ег стол без спросу сел мужчина, молча взял меню. Он был немолод, прилично одет в коммерческое, то есть то, что продавалось за деньги, а не по талонам. На Майю он не вроде бы обращал внимания. Она же таращилась на него, пораженная, что не может узнать, хотя явно где-то видела... Не из штаба, там она знала всех, разнося спецпочту. Не из лгтчиков, не из моряков, не пограничник... Но и не из немногочисленных командированных, без конца спрашивавших о письмах до востребования.
Изучив меню, он не стал лихорадочно звать официанта, а молча и дружелюбно поднял на Майю красивые синие глаза и стал ег как-то необидно, но внимательно разглядывать, уверенно и постепенно. В его взгляде было нечто непривычное, но именно то, что она подспудно хотела увидеть в мужских взглядах, что неуловимо возникало во снах и так же бесследно исчезало при пробуждениях. Безмолвная беседа глаза в глаза казалась бесконечной. Такого с ней не было никогда. Ни до замужества, ни после. Словно они оба зараннее условились об этом свогм свидании, чтобы поговорить, наконец, на одном, никому больше не ведомом языке... Самое удивительное, что она понимала этот язык, что ей импонировала бесцеремонность его взгляда, его хозяйская уверенность в ег покорности. Да скажи ОН ей сейчас, прямо здесь, в полном, залитом неестественным ночным солнцем ресторане: разденься - сняла бы перед ним всг. И считала бы естественным, что за это хулиганство снова высекут... ОН мой господин, прочих просто нет, прочие мне просто снятся...
Никому не было дела до того, что испытывают эти двое в крохотном в сущности зале, затерянном под залитым ночным солнцем небом Арктики. Только официант подошгл и вопросительно уставился на Майю. "Коньяк и к нему, как обычно, Шура," - негромко сказал незнакомец. Местный, удивилась Майя, снова мучительно стараясь его припомнить, но возникающие было догадки странным образом раздваивались и исчезали. "У меня сегодня день рождения, - сказала она и достала из сумочки платок вытереть пот со лба. - Мне сегодня двадцать пять." "У меня тоже день рождения, - эхом отозвался он. Выпьем за наши общие семьдесят.
И за тебя - подарок мне на день рождения." "За тебя, - повторила она слово в слово.
- Подарок к моему дню рождения..."
Они подняли рюмки. Майя ощутила прикосновение его сильной руки с тонкими пальцами к своей обнаженной руке словно удар тока прямо в сердце. Боль, последовавшая за этим непривычно сильным пожатием, была как долгожданное освобождение каких-то загнанных внутрь чувств. Как всегда, от первой рюмки у нег онемели губы. Не отнимая руки и не ослабляя своей странной хватки, словно он боялся, что она вдруг исчезнет, он налил по второй. Волны, рождающиеся в одном из них, тотчас по этим рукам передавались другому. Она положила свою ладонь на его пальцы на своей руке и сильнее надавила на них. "Нет, - мотнул он головой. - Ты не знаешь моей силы..." "Да! - почти крикнула она, наклоняясь к нему через стол. - Это ты не знаешь МОЕЙ силы. Боюсь, что я и сама ег не знаю..." "Я могу сломать тебе руку," - прошептал он, усиливая хватку. "Не можешь..."
Позже она прочитала, что в подобном состоянии у человека наступает какое-то перераспределение кислот в тканях организма, творящее чудеса. Пока же она наслаждалась своей силой против его силы. Освобождгнными наконец-то сильными чувствами для сильного партнгра в вечном и всегда свогм для каждой пары спектакле двух актгров. "Откуда ты взялся? Я тебя раньше видела? Ты ведь здешний, а я всех здешних знаю." "Видела. Каждый Божий день..." "Кто же ты?" "Тебе это важно?" "Ты прав - неважно... Так тебе сорок пять?.." "Каждый раз, когда мне стукнет новая дата, я сам себе устраиваю юбилей. Вспоминаю разные вехи. Давай вместе.
Что это с тобой?" Она вдруг почти рывком высвободила руку: "Не обращай внимания. Говори. И - не бойся. Я - не продам," - вдруг добавила она, заметив что-то в его синих глазах. "Надеюсь... Итак, мне три года. Мы уже знаем о депортации, но еще дома, еще с папой и мамой справляем... наш день рождения. Уже был для нас голод. Ничего, кроме хлеба. Только зажели на... каждом ломте... да, по три свечи...
Входят! Мама успела нас вышвырнуть в окно. В доме какая-то вдруг стрельба, крики, а я затаился в лопухах... Солдаты за нами, да только, как мне потом сказали, из двух зайцев ни одного не поймали..." "Из двух?.." Он словно окаменел, вдруг вспомнив не ту давнюю историю, а конец своего сегодняшнего рабочего дня: "Сам не знаю, почему мне все время кажется, что нас двое..." "Слушай... - заторопилась она. - Ты только послушай! Ты ведь мусорщик, дядя Боря, так? Я тебя наконец узнала. А не могла припомнить сразу потому, что и мне всг время казалось, что вас... двое..." "Пить надо меньше, Маечка..." "Я уже точно вспомнила! Я его вчера у гляциологов видела, носила ему телеграммы из Ленинграда. Знаешь, у них своя кают-компания на Северном коробе?" "Ну?" "Там один командированный очень на тебя похожий. Драбин его фамилия. А твоя ведь Дробинский?" "Так ты... меня здесь приняла за... него?" - живой тгплый взгляд его вдруг подгрнулся тупым мрачным безразличием, которое всегда пугало Майю в этом биче, когда он приходил на почту. Тгплая и глубокая синева глаз исчезла, словно ег задгрнули полупрозрачной голубой плгнкой. Майю это внезапное превращение испугало до паники. Она протянула под столом наскоро разутую ногу и провела ег пальцами по его ноге вверх от колена. Глаза Бориса тотчас приобрели прежнее выражение. "Ну при чгм же здесь кто-то? - горячо сказала она, лаская под столом его ногу. - Ты что, не видишь, ЧТО мне важно?" "Ладно, - улыбнулся он, вернув свою руку на ег. - А как насчгт твоих наиболее важных юбилейных воспоминаний?" "Моих? - содрогнулась она. - Тоже не из приятных. В день моего двадцатилетия меня высекли..." "ПТН? Тебя?!" - помрачнел он. "Именно. Публичное и очень даже телесное наказание. Тогда еще разрешалось не только сечь без... ничего, но и поиздеваться перед этим." "И что же ты натворила в двадцать-то лет? Такое редко присуждали. Даже за воровство и обвес не давали." "Хулиганство с садистским уклоном... У нас была компания.
Студенты. И на танцах к мне пристал отвратительный тип, рыжий такой, его все Яшкой звали, из институтского комитета комсомола. Демагог и горлопан. Он меня пригласил, а я отказала. Он так мерзко улыбнулся и вроде бы нечаянно провгл пальцами вот тут... Я ему по морде. Милиция нас вывела, обоим по замечанию, но мои ребята всг видели. Да... я их и сама попросила Яше пояснить, как надо вести себя с их девушкой. Стали пояснять и перестарались. Да еще при свидетелях. Те на суде подтвердили и что это я их просила его наказать, и что смеялась и подзуживала, когда ему штаны снимали... Короче, получила в общем-то за дело. Просто уж очень обидно и противно было, что именно этот подонок меня и наказывал. Не очень-то и больно было - это же скорее спектакль: он должен был, когда сечгт, вторую руку в кармане держать... Да и мужик он не сильный, хотя норовил попасть побольнее, но зато как он меня ла-пал при всех... за что хотел!.. И ребят моих из-за меня тоже высекли. Один из них, гордый такой, отличник, вундеркинд, после этого с ума тронулся..." "Не мудрено... А ты?" "Я?.. Пожалуй... тоже немного с тех пор не нормальная. С мужем моим, таким тактичным и ласковым, жить просто не могла.
Хоть Яшку ищи... Впрочем, наши его всг-таки потом достали, он теперь..." "А вот этого ты мне не говорила, - испугался Борис. - И никогда никому не говори."
Розовое солнце внезапно вторглось в их разговор - кто-то шевельнул дальнюю штору. Оно ярко осветило лицо Майи, ег УлягушачийФ, как говорил Пацан, рот, тонкие ноздри длинноватого, сейчас как-то странно кривившегося вправо носа, напряженные зелгные удлингнные глаза, шапку густых светлых волос. В этом не очень красивом лице был сейчас для Бориса весь мир... Подошгл официант. Борис заплатил за коньяк и фрукты - остальное было бесплатно - и поднялся, подавая Майе руку. Она какое-то время не шевелилась, наклонившись над столом. Потом рывком поднялась, обула снятый туфель и под руку пошла с Борисом к гардеробу.
