Надежда Горлова - Паралипоменон
-10
В Курпинке директор объезжал поля. Подсолнухи отцветали, и лепестки их заскорузлой шелухой шуршали на обочинах.
У поворота к Малинкам стоял черный мотоцикл с коляской. В поле гремело, подсолнухи в смертельном страхе качали тонкими шеями и запрокидывали черные пыльные лица к небу.
На дорогу вышла баба, желтая от солнца. Она несла стопку подсолнечников словно стопку тарелок, увидев директора, стопку уронила, и несколько черных тарелок раскололось.
С тех пор ловили и штрафовали, ездили по дорогам.
Евдокия наломала подсолнечников ночью и вылущила в наволочку.
К Корнеичу приехал на велосипеде друг. Вернувшись с войны, он нашел в лесу мину, стал смотреть ее и лишился правой кисти. Булыч все научился делать левой рукой, а на правой носил черную кожаную перчатку, вытертую и блестящую на солнце.
Булыч привез Корнеичу щенка овчарки в мешке. Щенка бросили в чулан дали ему вареное яйцо, которое Корнеич раздавил носком сапога.
Щенок не ел и скулил. Рита, Вася и Славка, сын Корнеича, смотрели в щели и звали щенка.
Мужики пили, Евдокия ходила по двору и слышала, как смеется Булыч - у него был приятный, добрый смех.
Потом Булыч вышел, увидел Васю, жующего и выплевывающего семечки, и зашел за ним в Дом. Вася забился в угол - он боялся черной руки.
Где семечки прячете, а? - спросил Булыч.
Вон, на печке.
Кто спрятал, ты?
Евдокия слушала и теперь вошла.
Нет, мамка.
Что ж ты мамку выдаешь? Так нельзя.
Они засмеялись, Евдокия была высокая, смуглая, с темными губами, Булыч попросил отсыпать семечек - его бабу с шурином поймали, Евдокия насыпала в белый в синюю точку платок, а через день Булыч платок принес.
Евдокия угощала его, солнце не слепило, в лучах медленно поворачивалась пыль, листья американского клена, облетая, чиркали по оконному стеклу.
Пришел с Пасеки Отец, он был рад Булычу, Булыч уважал Ивана Васильевича, говорили о директоре, о Садовнике, у Корнеича рычал щенок. Отец дал Булычу мед в банке, через два дня Булыч пустую банку принес.
Евдокия встретила его на Дороге, вышла из Сада - груш набрала столько, что не дотащить. Булыч пошел за ней в Сад, под деревом с черным как копоть стволом, в высокой сухой траве на Отцовой телогрейке лежала гора груш, крепких, зеленых, с розовыми пятнами на бедрах, все в едва заметных точках на кожуре. Гору разметали, скатили груши с телогрейки, но запах остался.
С тех пор Булыч приходил или приезжал на велосипеде каждый день.
Когда пошли дожди, они отремонтировали заваленную Иванову землянку за Тополиной Аллеей - Иван женился, и землянка обвалилась от снега, Евдокия стала тайком от Корнеича хранить там яблоки.
Садовник не знал землянки, Евдокия маскировала ее. Она дразнила Корнеича: у них уже нет ничего, а она выносит ребятишкам на улицу яблоки в большой миске.
Корнеич наблюдал, но не мог выследить. Яблоки были такие пахучие, что вокруг Дома стоял их запах - не на много слабее, чем в Саду.
Чтобы сбить запах в землянке, Евдокия пересыпала яблоки лапником и ветками молодых сосен.
Теперь в землянке пахло не только яблоками и хвоей. Там появилось ложе из сена, в котором попадались скрюченные ромашки с рассыпающимися от прикосновения сердцевинками, любовники свили из лозы две табуретки, стесали стол.
Иногда Булыч и ночевал там. Он курил в темноте, боясь заснуть, и держал папироску так, чтобы, выпадая из расслабленных дремой пальцев, она обожгла ладонь.
Булыч ходил к Корнеичу. Той осенью ревность по яблокам снедала Садовника. Он сам охранял Сад с ружьем, заряженным солью, и кидал яблоками в мальчишек, целясь в лицо.
Соседям нельзя было запретить воровать, но не так же много.
Когда Булыч зашел, Садовник попросил его помочь выследить соседей: попрощаться с ними, тайно остаться в Соснике и тайком пойти за Евдокией она "в частушку бежит, озираясь, в Сад - ворует яблоки и хоронит их где-то не дома, не на дворе" - на чердаке, в погребе, в омшанике и на Пасеке Корнеич потихоньку смотрел. Он не хотел следить за Евдокией сам - вдруг заметит, скажет Пчеловоду, а Корнеич вытаскивал себе рамки из ульев.
Булыч заставил себя уговаривать, за бутылку согласился. И отработал бутылку: сидел в Соснике, тихо шел за Евдокией, окликнул ее у землянки.
Той ночью они ели яблоки и смеялись над Корнеичем, брызгая друг другу в лицо соком из надкусов - так близко они сидели в темноте.
Яша все еще жил у сестры. Охотился на лису, мечтая хотя бы увидеть ее. Дети любили Яшу, он сделал барабан из свиной кожи, делал луки и колчаны со стрелами.
- А ты, Рит, и не помнишь небось, как Дома еще не было, как вы в землянке жили?
Я помню! - сказал Вася.
Да ну!
Не ври, ты не помнишь, тебя не был еще!
Верно, Васьки не было!
А я помню. Помню, как Дом строили, а землянка на Пасеке была, ну, Пасека была дальше и ульев меньше было.
А в Курпинках еще есть землянка. Знаете?
Нет!
Я знаю. Дядя Ваня там жил.
А где она - не знаешь?
Не знаю. Там где-то, за Аллеями. Да она засыпанная.
А вдруг нет?
Вася и Славка запросили посмотреть - вдруг не засыпанная, или можно сделать.
Яша повел детей в Аллею. Они лузгали семечки, и шелуха застревала в умирающей траве. Яша стащил в сторону сухую ольху с задеревеневшими сережками, разгреб прелое сено, открылся вход. У детей от волнения холод стоял в горлах. Рита делала вид, что ей неинтересно, слушала шум ветра. Она вывернула карманы и высыпала завалявшиеся мелкие семечки и сор, застрявший в швах.
- Стойте здесь, не лазьте за мной, поняли? - Яша спустился в землянку.
Там явно кто-то жил, было там и Дунино одеяло, которое она повесила в Соснике проветрить неделю назад, и которое украли кочетовские грибники. В консервной банке лежали короткие, до последней затяжки, окурки; россыпи запорошенных хвоей яблок по углам.
Яша понял, что здесь скрывается заключенный, бежавший из Воронежской тюрьмы - хорошо поселился, и в глуши, и близко от жилья - ворует. Портреты рецидивиста висели на автовокзале в Лебедяни, и все бабы по району - от Шатилова до Малинок - боялись ходить в лес.
Яша снял рубаху, завязал в нее яблок, сколько можно было, пошевелил пальцем в консервной банке, выбрал себе окурок подлиннее.
- Клад! - закричал Вася.
- Тишь, там разбойник спит. Я его ограбил, да текать. Шуруйте к дому.
Не зря Рита боялась - она чувствовала.
Во дворе были Евдокия и Валька. Они не слушали наперебой рассказывающих детей, с тревогой смотрели на угол Сада - когда выйдет Яша.
- Зовите мужиков, что скажу!
Яша скинул с плеча узел, рукав рубахи треснул, и Евдокия увидела зеленое, подернутое маслянистым блеском, будто восковое яблоко. Закачала головой, глядя на брата: "Не нажил парень ума, не нажил".
Решили: да, беглый тюремщик, "и сколько же он добра потаскал, гад" сказала Евдокия. "Несчастный человек, Дуня" - сказал Отец.
Решили не сообщать, а землянку засыпать: придет, поймет, что раскрыли, и уйдет как можно дальше.
Взяли лопаты, пошли, женам велели запереться дома.
- Яблоки-то заберите, - сказала Валя, - и еще что.
- Ну их к черту, может он какой сифилитик, - сказал Корнеич. - Все засыплем. Что надо - пусть отрывает.
Корнеич не сомневался, что яблоки прятали Пчеловод с женой, они и отстроили землянку - ночью Дунька прибежит за зарытыми яблоками.
Стемнело, и Корнеич засел в кустах. От зарытой землянки тянуло свежей землей.
Дунька прибежала, Корнеич стал материться из кустов, Евдокия оправдывалась:
- Хоронила не я, что ты, соседушка. А детям на зиму - что же, на чердаке, что же, поклала бы. Ты ж зарыть велел. Да я и не много взять - я, видишь, без мешка, без всего... Да и без лопаты - дай, думаю, так, руками поворошу...
- Дура, ой, Дунька, какая ты дура! Пришла! Ничего без Васильича не петришь - руками она разворошит, дура!
Соседи, не спеша, шли домой, бранились.
На следующий день в гости пришел Булыч - его жена послала угостить курпинских баб блинками.
Когда они остались вдвоем, на кухне, Евдокия сказала:
- Горюсь я, Петенька. Место наше открылось. Боялась я, что ты придешь вчера, а там такое дело...
- Дунь, а я приходил. Но ты ж знак мне дала - я увидал, да и назад пошел.
Евдокия не поняла, промолчала - Булыч видел на дорожке в Аллее рассыпанные Ритой семечки - шелуха светилась жемчужной изнанкой.
Холодало, шли дожди, Булыч до зазимок прятал в омшанике брезентовый дождевик и счищал ножом красную курпинскую землю, налипшую на сапоги. Он делал это за омшаником, на огороде, кучка земли напоминала маленькую могилу.
Булычиха не могла понять, за какие это блинки благодарит ее Валька.
Потом, когда уже снег лег первой мукой, и у Пчеловода играли двое на двое в дурака, стали вспоминать про беглого. Яша похвастался украденным окурком, Корнеич задумался: Иван Васильевич не курит. Евдокия заметила пристальный холодный взгляд, покраснела: "Знает чего. Неужели Петька проболтался или выдал нас чем?"
