Василий Аксенов - Миллион разлук
Звук ее расширялся сквозь гранит и сквозь мрамор, сквозь бронзу и серебро, пожалуй, даже сквозь годы, думали далматинцы, уж не улетал ли он вспять к причалам пиратской Рагузы?
Главное - петь, думала она. Петь и не думать о связках и гортанных хрящах. Какие еще психоделические эффекты? Я и голос - это одно, это звук. Забыть обо всем, и о фанатике с ультрафиолетовым лицом тоже забыть. Я звук. Все равно мы не встретимся, пока любим друг друга, а разлюбим, так нечего и встречаться. Звук - я. Главное - не думать о хрящах и связках.
- Пробуют какие-то новые усилители, Ханни, - сказал в отеле "Эксельсиор" турист Джонни Гогенцоллерн своей невесте туристке Пегги Габсбург. - Временами кажется, что поет Алиса Крылова.
В конце декабря со сломанной ногой он оказался дома, вернее, в клинике Института усовершенствования врачей.
Огромное желтое с белыми колоннами здание больницы было построено в XIX веке на берегу худенькой речушки Шпильки. Больница в течение десятилетий разрасталась, к ней пристраивались новые корпуса, операционные и инфекционные блоки. Речушка давно уже исчезла, включилась в систему канализации, но в народе больницу все еще называли Шпилькой. "Попал на Шпильку" - так и говорили в народе.
- Жить и видеть, - бормотал Толпечня день за днем, глядя на свою загипсованную и подтянутую на блоке ногу.
Сосед его, хоккеист Саша Луньяк, без конца пел одну за другой модные песенки.
- Опять стою на краешке земли... В городе нашем, эх, многолюдном... Но ты прости, ты прости, капитан, - постарею, побелею, как земля зимой... Но я лечу, лечу, эх, и кричу...
Левая стопа Саши была раздроблена коньком во время десятой игры с "Монреаль канадиенс", но сейчас он был уже, по его выражению, "в порядке", ковыляя на костыле по коридорам, и приносил больничные новости, на которые безучастный Толпечня реагировал слабо.
- Да, Аполлинарьич, - однажды сказал Саша, - вчера в красном уголке одна кадришка-замухрышка, хрипатая такая передала мне для тебя записку. Извини, забыл.
Толпечня надел очки и прочел:
"Шпилька" гудит слухами о знаменитом пациенте. Я все о тебе знаю. Врачи говорят, что хромать не будешь. Что касается меня, то я сегодня уже выписываюсь из отолярингологии. Я сорвала связки, и хрящи мои почти расплавились. Звук пропал навсегда, я и говорю-то теперь только шепотом. Прощай, я прошла ВТЭК и уезжаю в другой город. А. К.
Желаю тебе все-таки прыгнуть с Эребуса."
- Когда ты получил записку? - спросил Толпечня Луньяка.
- Вчера в это же время. Извини, старик, у меня этих записок полный карман. Пока разобрался...
- Дай нож, - попросил Толпечня. - Вон тот, фруктовый.
- Харакири? - с любопытством спросил хоккеист.
Фруктовым ножом Толпечня перерезал нейлоновую нить натяжения. Нога его грохнулась на кровать, как поверженный монумент. Он встал и в несколько приемов подошел к окну. Обломки берцовой кости нестерпимо вспарывали мягкие ткани.
За окном в рамочке мороза был его город: сквозь пушистые ветви Нескучного сада просвечивали Патриаршие пруды, и толпы народа вытекали из метро "Ботанический сад" и тянулись по Театральной и Гоголевскому бульвару, откуда юзом полз одинокий троллейбус. Фасад Консерватории отражался во льду, переходя в Третьяковскую галерею, а рядом огромный под снегом Маяковский покровительствовал могучей спиной малышу "Современнику". Дальше была мельтешня такси, деловых людей и домохозяек, пульсация светофоров. Спас-на-курьих-ножках, котлетная, рыбная, шашлычная, а в самой глубине картины среди сотен лиц угадывалась у дверей бутербродной обледеневшая от суточного ожидания женская маленькая фигура.
Он распахнул рамы и взгромоздился на подоконник.
- Далеко собрался, Аполлинарьич? - полюбопытствовал сосед.
- Еще не знаю, может быть, и далеко. Никогда не знаешь, сколько пролетишь.
Мороз и свежий запах хвои наполнили комнату. Толпечня понял, что он замечен, и тут же услышал зарождение звука. Звук поднимался из глубины, из солнечной дымной долины, он набирал с каждой секундой неслыханную мощь и громоздил ему гору. Ледяную красивую гору с идеальным скатом и полкой для прыжка. Тогда он забыл про боль и пустился вниз.
Он пролетел над городом, над парком и надо льдом, над памятником и магистралями, а звук чертил за ним в предвечернем небе новогоднюю траекторию и опускался рядом.
Похрустывая загипсованной ногой, Толпечня подошел к бутербродной, и...
Никаких неприятных неожиданностей в этом рассказе больше не будет.
