Иван Алексеев - Глеб
Глеб не без опаски просунул голову в нору. Пахнуло чем-то затхлым, заплесневевшим, гнилым. Глаза уперлись в непроницаемую стену тьмы. Глеб замер. Сложные противоречия вступили в многомерные отношения в пространстве его разума. Сотни не согласных друг с другом мыслей, фактов, знаний и установок сплелись в неуклонно закипавшую кашу, нестерпимую мозгу. И не геройство, а скорей стремление погасить разлад в душе, нагнетавшийся в катализаторе резкого перехода от счастья к беде, отправило Глеба вниз, на поиски Адама.
Туннель оказался тесен. Глеб поминутно ударялся о торчавшие тут и там крепкие корни. Земля сыпалась на лицо, неуклонно наполняя чашу раздражения, разом переполнившуюся после того, как Глеб проколол глаз остреньким сучком. Глаз вытек, оставив за собой очаг нестерпимой боли. Глеб взвыл, проклял тот миг, когда в его сердце объявилась самоотверженность, негодная, зряшная. Мерзавец-Адам, небось, возродился уже где-нибудь в райском местечке и не подозревает не какие муки обрекли друга лень и трусливая осторожность, задержавшие его в гнезде.
Простонав достаточное, по его мнению, время, Глеб повернул назад. Точнее попятился, поскольку в тесноте норы развернуться ему не удалось. Но судьба, видно поимевшая на него за что-то зуб, приготовила еще сюрприз: крылья, не препятствовавшие движению вперед, теперь цеплялись якорями, в конце концов застопорив его. Уставший, измученный болью, обсыпанный землей, сводимый с ума нарастающей горечью отчаяния Глеб пополз вперед, не замечая уже ни корней, ни вони, ни грязи.
Глеб полз неимоверно долго. Время замедлило свой бег, смакуя каждое мгновенье истязания. И только спустя предлинный день, а может быть и всего час, посвежел воздух, а впереди забрезжило пятнышко света. Как обычно, последние метры пути дались труднее всего. Глеб, полностью выжатый, прежде чем выйти наружу, дал себе еще полчаса отдохнуть и, возможно, пожить.
К облегчению, туннель вывел его не в подземное логово плотоядного крота, а на поверхность. Местность же оказалась совсем другая: иная растительность, иная погода, иное небо. Глеб трезво оценивал свои способности и, зная что и за неделю не проползти ему под бескрайним лесом да далекими горами, не находил объяснения происшедшей с ним метаморфозе. Здесь также росли деревья, но их сообщество нельзя было назвать лесом, потому что стояли они идеально ровными рядами. Красные стволы их украшали рисунки - проявление чьего-то таланта. Синих шариков тут не было. Глеб брел по крупному светло-зеленому песку, приятно гревшему ступни, не опасаясь ни на кого наступить.
Здешняя фауна отличалась куда большим разнообразием, нежели сообщество синих шариков, цветных спиралек, ходячих мостов и летающих ртов. То тут, то там мелькали перемещавшиеся всевозможными способами животные, погруженные в повседневные заботы. На радость, все они были меньше Глеба и не выказывали воинственности, правда и близко не подходили. Легкий ветерок еле слышно перебирал листьями, венчавшими деревья, срывал с них налет будоражащей свежести, деля ее промеж дышащими тварями. В пенистых облаках, фиолетовых снизу, а сверху ослепительно-белых, угадывались знакомые формы, виденные когда-то давным-давно. Куда-то враз подевалась усталость, уступив место в Глебе пушистой расслабленности.
Журчавший поблизости ручеек напомнил о существовании воды, в чистом виде отсутствовавшей по ту сторону туннеля. Воспоминание мгновенно иссушило рот, потянуло к источнику влаги. Глеб опустился на четвереньки, припал к трепещущей, жонглирующей мириадами маленьких солнц серебряной ленте, всосал в себя ее жизнедарящую плоть, с живостью наполнившую полумертвые, съежившиеся поры. Насытившись, окунул в воду лицо, промыл покалеченный глаз, отдал кудеснице-жидкости боль и грязь. И только утихомирив расстрадавшуюся плоть, взмыл в небо, разбросав ореол брызг.
Грандиозность открывшейся панорамы на миг отключила рефлексы, остановила сердце и сдавила легкие. Сад красных деревьев опоясывал огромным обручем великий город, - великий не своими размерами, сравнительно скромными, а своей красотой, идеальностью форм и цветов. Единственная улица спиралью обходила весь город и упиралась в огромное строение, по праву уместившееся в центре круга. Этот колосс архитектурой своей повторял остальные дома, но размерами превосходил их в тысячи раз. Солнце щедро золотило его башни, оттеняло роскошь шедевра, ослепляло не яркостью, а изобилием цвета.
Впечатление, создаваемое городом, наводило на мысль, что взгляды его строителей на мир близки взглядам Глеба. Так потрясли его совершенство, полновесная законченность этого, воистину, шедевра. Впрочем, внешне горожане разительно отличались от него. Внизу, на улице-спирали, копошились жители, весьма непривычной внешности: из бесформенного туловища, напоминавшего поросшую буграми сосиску, торчали от четырех до восьми членистых ног. И если четырехногие способны были только бродить, то счастливчики, обладавшие большим числом конечностей, то и дело пользовались любыми из них как руками.
Расхождение в числе ног обеспечивало классовое неравенство. Четвероногие худые, покорные, всем видом выказывавшие зависимость - семенили побитыми собаками, прижимаясь к домам, в то время как многоногие - упитанные, важные вальяжно вышагивали по середине улицы. Однако здешние патриции выполняли всю работу, включая самую грязную. То тут, то там они что-нибудь несли, копали, строили, чистили, следили за подрастающим поколением - крохотными сосисочками.
Равнодушно игнорируемый Глеб кружил над городом. Надежда найти Адама таяла с каждым кругом. Сосиски никоим образом не походили на похитителей: Адам бы с легкостью справился и с десятком этих тонконогих насекомых.
Глеб, движимый скорее обычным любопытством, нежели планом поисков, заглянул в один из домов. Нутро дома - большого белого яйца, украшенного короной башенок - связывалось с улицей посредством единственного отверстия, расположенного у основания. Внутри, в полумраке, висели притороченные к потолку жгуты каких-то растений. Пахло сладко и пряно. Семейство, здесь проживавшее, не обратило на Глеба никакого внимания. И не потому, что такие как Глеб регулярно наведывались в их жилище. Просто все жильцы пребывали в состоянии прострации, присосавшись к питомцам домашней оранжереи.
Не долго думая Глеб тоже прижался ртом к ближайшей лиане. Вкус чересчур острый, чересчур сильный отшвырнул его. Горящий язык выпал и распух, утыкался тысячей булавок. Глеб очертя голову, истово работая крыльями, помчался к источнику.
Не скоро огонь во рту перешел из стадии ощущения в стадию воспоминания. Глеб скорчился у ручья, постанывая, поминутно макая в воду пострадавший язык. Некое животное, а скорее апофеоз симбиоза двух животных, подкатилось к нему и утвердилось рядом. Приложив изрядно фантазии, можно было догадаться, что оно с любопытством и долей сочувствия разглядывает Глеба. Внешняя его часть, никак не связанная с внутренней, походила на свернувшегося червя, которого пара лап, объединенных в байдарочное весло, заставляла вращаться как колесо, выступая в роли оси и движителя. Глеб зашипел, и колесо покатилось прочь, изо всех сил отталкиваясь лапами, оставив за собой след жирной белой субстанции - смазки. Зрелище удиравшего колеса развеселило Глеба. Он позабыл о недавнем страдании, воспарил в небо. Желудок его вспомнил о своей пустоте и поспешил сообщить об этом хозяину, но ничего более-менее съедобного Глеб не нашел. А все потому, что незнакомое он пробовать страшился, а знакомой еды ему не встретилось.
Смирившись с причитаниями желудка, Глеб углубился в поиски, дабы, найдя друга, или хотя бы уверившись в его судьбе, поскорее вернуться туда, где деревья полны вкусных спиралек. Дотемна исследовал он окрестности, лег спать голодным, водой желудок обмануть не вышло, и расстроенным чередой неудач. Но и ночь не дала ему отдыха и забвения. С отвратительной регулярностью ежеминутно кто-нибудь задавался целью беспокоить его. Крики, стоны, прикосновения, булькающее дыхание над головой чередовались с неизменностью карусельных лошадок. Рассвет, живописно-прекрасный, Глеб встретил со слезящимися от напряжения глазками и натруженными голосовыми связками. Не казалась ему теперь эта страна приветливой и пригожей, а зверушки - милыми и добрыми.
Он обнаружил, что повсюду вокруг разбросаны такие же города, окруженные одинаковыми садами, и ни гор, ни травянистых деревьев с высоты нигде не видно. Уверив себя, что все обстоятельства дружбы им выполнены, Глеб вернулся в туннель.
Обратный путь показался дольше, поскольку нетерпение всю дорогу кусало Глеба за пятки. Да еще в самый неподходящий момент вздумал прорезаться новый глаз на месте выткнутого. Так что к вони, корням и грязи примкнула боль, превратив возвращение в путешествие по нижним кругам ада. Вытекая, глаз доставил меньше страданий, чем вырастая.
