Сергей Эфрон - Автобиография. Записки добробольца
— Вы их не слушайте, товарищи! Неужто против своих пойдете? — Они тут на всю улицу царя вспоминали! — А мы их в Совет ведем. Там дело разберут! — Наш Совет — солдатский! Или Совету не доверяете?
Время было упущено. Кто-то из роты заговорил уже по-новому:
— А и правда, братцы! Коли ведут, значит за дело ведут. Нам нечего мешаться. В Совете, там разберут!
— Правильно! — так же дружно, как мне, ответили солдаты.
Говорить с ними было бесполезно. Передо мною была уже не рота, а толпа. Наши солдаты стояли вперемешку с чужими. Во мне поднялась злоба, победившая и страх и волнение.
— Запомните, что вы своих офицеров предали! Идем в Совет!
До Совета было рукой подать, что не дало возможности сызнова разъярившейся толпе с нами расправиться.
* * *Скобелевская площадь оцеплена солдатами. Первые красные войска Москвы. Узнаю автомобилистов.
— Кто такие? Куда идете?
— Арестованных офицеров ведем. Про царя говорили. Объявления советские срывали.
— Чего же привели эту с…? Прикончить нужно было. Если всех собирать, то и места для них не хватит! Кто же проведет их в Совет? Не всей же толпой идти!
Отделяется человек пять-шесть. Узнаю среди них тех, что нас первыми задержали. Ведут через площадь, осыпая неистовой бранью. Толпа остается на Тверской. Я облегченно вздыхаю — от толпы отделались.
Подымаемся по знакомой лестнице генерал-губернаторского дома. Провожатым — кто-то из местных.
Проходим ряд комнат. Мирная канцелярская обстановка. Столы, заваленные бумагами. Барышни, неистово выстукивающие на машинках, снующие молодые люди с папками. Нас провожают удивленными взглядами.
У меня снова появляется надежда на счастливый исход. Чересчур здесь мирно. Дверь с надписью: «дежурный член И. К.[16]».
Входим. Почти пустая комната. С потолка свешивается старинная хрустальная люстра. За единственным столом сидит солдат — что-то пишет.
Подымает голову. Лицо интеллигентное, мягкое. Удивленно смотрит на нас.
— В чем дело?
— Мы, товарищ, к вам арестованных офицеров привели. Ваши объявления срывали. Про царя говорили. А дорогой, как вели, сопротивление оказали — бежать хотели.
— Пустили в ход оружие? — хмурится член И. К.
— Никак нет. Роту свою встретили, уговаривали освободить их.
— Та-а-акс — тянет солдат. — Ну, вот что — я сейчас сниму с вас показания, а господа офицеры (!!!) свои сами напишут.
Он подал нам лист бумаги.
— Пусть напишет один из вас, а подпишутся оба.
Нагибаюсь к М. и шепчу:
— Боюсь верить, но, кажется, спасены! Быстро заполняю лист и слушаю, какую ахинею несут про нас солдаты. Оказывается, кроме сорванного объявления за нами числится: монархическая агитация, возглас — «мы и ваше учредительное собрание сорвем, как этот листок», призыв к встретившейся роте выступить против Совета.
Член И. К. все старательно заносит на бумагу. Опрос окончен.
— Благодарю вас, товарищи, за исполнение вашего революционного долга, — обращается к солдатам член комитета. — Вы можете идти. Когда нужно будет, мы вас вызовем. Солдаты мнутся.
Как же так, товарищ. Вели мы их, вели, и даже не знаем, как вы их накажете.
— Будет суд, — вас вызовут, тогда узнаете. А теперь идите. И без вас много дела. Солдаты, разочарованные, уходят.
— Что же мне теперь с вами делать? — обращается к нам с улыбкой член комитета по прочтении моего показания. — Скажу вам правду. Я не вижу в вашем проступке причин к аресту. Мы еще не победители, а потому не являемся носителями власти. Борьба еще впереди. Я сам недавно, подобно вам, срывал воззвания Корнилова. Сейчас вы срывали наши. Но, — он с минутку помолчал, — у нас есть исполнительный орган — «семерка», которая настроена далеко не так, как я. И если вы попадете в ее руки — вам уже отсюда не выбраться.
Я не верил ушам своим.
— Что же вы собираетесь с нами делать? — спрашиваю.
— Что делать? Да попытаюсь вас выпустить. У меня мелькнула мысль, не провоцирует ли он. Если нас выпустят — на улице мы неминуемо будем узнаны И, на этот раз, неминуемо растерзаны.
— Лучше арестуйте нас, а на верный самосуд мы не выйдем.
Он задумывается.
— Да, вы правы. Вам одним выходить нельзя. Но мы это устроим — я вас провожу до трамвая.
В это время открывается дверь, и в комнату входит солдат сомнительной внешности. Осмотрев нас с головы до ног, он обращается к члену комитета.
— Товарищ, это арестованные офицеры?
— Да.
— Не забудьте про постановление «семерки» — всех арестованных направлять к ней.
— Знаю, знаю. Я только сниму с них допрос наверху. Идемте. Мы поднялись по темной, крутой лестнице. Входим в большую комнату с длинным столом, за которым заседают человек двадцать штатских, военных и женщин. На нас никто не обращает внимания. Наш провожатый подходит к одному из сидящих и что-то шепчет ему на ухо. Тот, оглядывая нас, кивает головой. До меня долетает фраза произносящего речь лохматого человека в пенсне:
«Товарищи, я предупреждал вас, что С.-Р.[17] нас подведут. Вот телеграмма. Они предают нас»…
Возвращается наш спутник. Проходим в следующую комнату. Там на кожаном диване сидят трое: подпоручик, ни разу не поднявший на нас глаз, еврей — военный врач и бессловесный молодой рабочий.
Член комитета рассказывает о нашем задержании и своем желании нас выпустить. Возражений нет. Мне кажется, что на нас посматривают с большим смущением.
Но опять испытание. В комнату быстро входит солдат, напоминавший о постановлении «семерки».
— Что же это вы задержанных офицеров вниз не ведете? «Семерка» ждет.
— Надоели вы со своей «семеркой»! — Вы подрываете дисциплину!
— Никакой дисциплины я не подрываю. У меня у самого голова на плечах есть. Задерживать офицеров за то, что они сорвали наше воззвание — идиотизм. Тогда придется всех офицеров Москвы задержать.
Представитель «семерки» свирепо смотрит в нашу сторону.
— Можно быть Александрами Македонскими, но зачем же наши воззвания срывать?
Я не могу удержать улыбки. Еще минут пять солдата уговаривают еврей-доктор, рабочий и член комитета. Наконец, он, махнув рукой и хлопнув дверью, выходит:
— Делайте, как знаете!
* * *Опять идем коридорами и лестницами — впереди член комитета, позади — я с М. Думали выйти черным ходом — заперто. Нужно идти через вестибюль.
При нашем появлении солдаты на площади гудом:
— Арестованных ведут! — Куда ведете, товарищ?
— На допрос — в комитет, а оттуда в Бутырки.
— Так их, таких-сяких! — Попили нашей кровушки. Как бы только не удрали!
— Не удерут!
Мы идем мимо тверской гауптвахты к трамваю. На остановке прощаемся с нашим провожатым.
— Благодарите Бога, что все так кончилось, — говорит он нам. — Но, я вас буду просить об одном: не срывайте наших объявлений. Этим вы ничего, кроме дурного, не достигнете. Воззваний у нас хватит. А офицерам вы сегодня очень повредили. Солдаты, что вас задержали, теперь ищут случая, чтобы придраться к кому-нибудь из носящих золотые погоны.
Приближался трамвай. Я пожал его руку.
— Мне трудно благодарить вас, — проговорил я торопливо. — Если бы все большевики были такими, — словом… Мне хотелось бы когда-нибудь помочь вам в той же мере. Назовите мне вашу фамилию.
Он назвал, и мы расстались.
* * *В трамвае то же, что сегодня утром. Тишина. Будничные лица.
Во все время нашей истории я старался не смотреть на М. Тут впервые посмотрел ему прямо в глаза. Он покраснел, улыбнулся и вдруг рассмеялся. Смеется и остановиться не может. Начинаю смеяться и я. Сквозь смех М. мне шепчет:
— Посмотрите, вокруг дураки и дуры, которые ничего не чувствуют, ничего не понимают.
И новый взрыв смеха, подхваченный мною. Кондуктор нерешительно, очевидно принимая нас за пьяных, просит взять билет…
* * *Дома я нахожу ожидающего меня артиллериста Г., моего друга детства.[18]
— С., наконец-то! — встречает он меня радостно. — А я тебя по всему городу ищу! Идем скорее в Александровское училище — там собрание Совета Офицерских Депутатов. Необходимо присутствовать. Вокруг Александровского училища сейчас организуются все силы против большевиков.[19]
За ужином рассказываю сестре и Г. о происшедшем со мною и тут только осознаю, что меня даже не обезоружили — шашка и револьвер налицо.
После ужина бежим с Г. в Александровское училище.
* * *В одной из учебных комнат находим заседающий Совет. Лица утомленные и настроение подавленное. Оказывается, заседают уже несколько часов — и, пока что — тщетно. Один за другим вяло выступают ораторы — и правые, и левые, и центр. И те и другие призывают к осторожности. Сообщаю о виденном мною в Совете и предлагаю действовать как можно решительнее, так как большевики открыто и лихорадочно готовятся к восстанию.
