Иван Тургенев - Затишье
— А! — воскликнул Ипатов, — Надежда Алексеевна едет — вот приятный сюрприз.
— Одна? — спросила Марья Павловна, стоявшая до того мгновенья неподвижно у дверей.
— Одна… видно, Петра Алексеича что-нибудь задержало. Марья Павловна глянула исподлобья, краска разлилась по ее лицу, она отворотилась.
Между тем всадница въехала через калитку в сад, подскакала к террасе и легко спрыгнула на землю, не дождавшись ни своего казачка, ни Ипатова, который направился было к ней навстречу. Проворно подобрав подол своей амазонки, вбежала она по ступеням и, вскочив на террасу, весело воскликнула:
— Вот и я!
— Милости просим! — промолвил Ипатов. — Вот неожиданно-то, вот мило. Позвольте поцеловать вашу ручку…
— Извольте, — возразила гостья, — только стащите перчатку сами. Я не могу. — И, протянув ему руку, кивнула головой Марье Павловне. — Маша, вообрази, брат не будет сегодня, — сказала она с маленьким вздохом.
— Я и так вижу, что его нет, — вполголоса отвечала Марья Павловна.
— Он велел тебе сказать, что занят. Ты не сердись. Здравствуйте, Егор Капитоныч; здравствуйте, Иван Ильич. Здравствуйте, дети… Вася, — прибавила гостья, обратившись к своему казачку, — вели хорошенько проводить Красавчика, слышишь. Маша, дай мне, пожалуйста, булавку, шлейф приколоть… Михаил Николаич, подите-ка сюда.
Ипатов подошел к ней поближе.
— Кто это новое лицо? — спросила она его довольно громко.
— Это сосед, Астахов, Владимир Сергеевич, знаете, чье Сасово. Хотите, я вас с ним познакомлю?
— Хорошо… после. Ах, какая прекрасная погода, — продолжала она. — Егор Капитоныч, скажите, Матрена Мармовна неужели даже в такую погоду ворчит?
— Матрена Марковна не ворчит ни в какую погоду, сударыня, а она только строга насчет манер…
— А что делают Бирюлевские барышни? Не правда ли, на другой день уже все им известно…
И она засмеялась звонким и серебристым смехом.
— Вы все изволите смеяться, — возразил Егор Капитоныч. — Впрочем, когда же и смеяться, как не в ваши года.
— Егор Капитоныч, милый, не сердитесь! Ах, я устала, позвольте сесть…
Надежда Алексеевна опустилась в кресла и шаловливо надвинула шляпу на самые глаза.
Ипатов подвел к ней Владимира Сергеича.
— Позвольте, Надежда Алексеевна, представить вам соседа нашего, господина Астахова, о котором вы, вероятно, много слышали.
Владимир Сергеич поклонился, а Надежда Алексеевна посмотрела на него из-под околышка своей круглой шляпы.
— Надежда Алексеевна Веретьева, наша соседка, — продолжал Ипатов, обращаясь к Владимиру Сергеичу. — Живет здесь с братцем своим, Петром Алексеичем, отставным гвардии поручиком. Большая приятельница моей свояченице и вообще к нашему дому благоволит.
— Целый формулярный список, — промолвила с усмешкой Надежда Алексеевна, по-прежнему поглядывая на Владимира Сергеича из-под шляпы.
А Владимир Сергеич между тем думал про себя: «Да ведь и эта прехорошенькая». И точно, Надежда Алексеевна была очень милая девица. Тоненькая и стройная, она казалась гораздо моложе, чем была на самом деле. Ей уже минул двадцать седьмой год. Лицо она имела круглое, головку небольшую, пушистые белокурые волосы, острый, почти нахально вздернутый носик и веселые, несколько лукавые глазки. Насмешливость так и светилась в них, так и зажигалась в них искрами. Черты лица ее, чрезвычайно оживленные и подвижные, принимали иногда выражение почти забавное; в них проглядывал юмор. Изредка, большей частью внезапно, тень раздумья набегала на ее лицо тогда оно становилось кротким и добродушным, но долго предаваться раздумью она не могла. Она легко схватывала смешные стороны людей и порядочно рисовала карикатуры. С самого рождения ее все баловали, и это тотчас можно было заметить: люди, избалованные в детстве, сохраняют особый отпечаток до конца жизни. Брат ее любил, хотя уверял, что она жалится не как пчела, а как оса, потому что пчела ужалит, да и умрет, а осе ужалить ничего не значит. Это сравнение ее сердило.
— Вы надолго сюда приехали? — спросила она Владимира Сергеича, опустив глаза и вертя в руках хлыстик.
— Нет, я располагаю завтра же выехать отсюда.
— Куда?
— Домой.
— Домой? Зачем? Смею спросить.
— Как зачем? Помилуйте, дома у меня дела есть, не терпящие отлагательства.
Надежда Алексеевна посмотрела на него.
— Разве вы такой… аккуратный человек?
— Я стараюсь быть аккуратным человеком, — возразил Владимир Сергеич. — В наше положительное время всякий порядочный человек должен быть положительным и аккуратным.
— Это совершенно справедливо, — заметил Ипатов. — Не правда ли, Иван Ильич?
Иван Ильич только глянул на Ипатова, а Егор Капитоныч промолвил:
— Да, это так.
— Жаль, — сказала Надежда Алексеевна, — а у нас именно недостает jeune premier [1]. Вы ведь умеете играть комедии?
— Я никогда не испытывал сил своих на этом поприще.
— Я уверена, что вы хорошо бы сыграли. У вас осанка такая… важная, это для нынешних jeune premier необходимо. Мыс братом собираемся завести здесь театр. Впрочем, мы не одни комедии будем играть, мы все будем играть — драмы, балеты и даже трагедии. Чем Маша не Клеопатра или не Федра? Посмотрите-ка на нее.
Владимир Сергеич обернулся… Прислонившись головою к двери и скрестив руки, Марья Павловна задумчиво глядела вдаль… В это мгновенье ее стройные черты действительно напоминали облики древних изваяний. Последних слов Надежды Алексеевны она не расслышала; но, заметив, что взгляды всех внезапно на нее устремились, она тотчас догадалась, в чем было дело, покраснела и хотела уйти в гостиную… Надежда Алексеевна проворно схватила ее за руку и, с кокетливой ласковостью котенка, притянула к себе и поцеловала эту почти мужскую руку. Марья Павловна вспыхнула еще ярче.
— Ты все шалишь, Надя, — промолвила она.
— Разве я неправду про тебя сказала? Я готова сослаться на всех… Ну полно, полно, не буду. А я опять-таки скажу, — продолжала Надежда Алексеевна, обратившись к Владимиру Серге-ичу, — жаль, что вы едете. Правда, есть у нас один jeune premier, сам навязывается, да уж очень плох.
— Кто такой? Позвольте узнать.
— Бодряков, поэт. Где ж поэту быть jeune premier? Во-первых он так одевается, что ужас, во-вторых, эпиграммы он пишет, а перед всякой женщиной, даже предо мной, представьте, робеет. Пришепетывает, одна рука у него всегда выше головы и уж не знаю что. Скажите, пожалуйста, мосье Астахов, все ли поэты таковы?
Владимир Сергеич слегка выпрямился. — Я ни одного из них не знал лично, да и, признаться, не искал никогда их знакомства.
— Да, ведь вы положительный человек. Придется взять Бод-рякова, нечего делать. Другие jeune premier еще хуже. Этот по крайней мере роль наизусть выучит. Маша у нас, кроме трагических ролей, будет исполнять должность примадонны… Вы, мосье Астахов, не слыхали, как она поет?
— Нет, — возразил, осклабясь, Владимир Сергеич, — я и не знал…
— Что с тобою сегодня, Надя? — заговорила с недовольным видом Марья Павловна.
Надежда Алексеевна вскочила.
— Ради бога, Маша, спой нам что-нибудь, пожалуйста… пожалуйста… Я от тебя не отстану, пока ты не споешь нам что-нибудь, Маша, душка. Я бы сама спела, чтобы занять гостя, да ведь ты знаешь, какой у меня нехороший голос. Зато, посмотри, как я славно буду тебе аккомпанировать.
Марья Павловна помолчала.
— От тебя не отделаешься, — сказала она наконец. — Ты, как избалованное дитя, привыкла исполнять все свои прихоти. Изволь, я буду петь.
— Браво, браво, — воскликнула Надежда Алексеевна и захлопала в ладоши. Господа, пойдемте в гостиную. А что касается до прихотей, — прибавила она, смеясь, — это тебе припомнится. Можно ли при незнакомых людях выставлять мои слабости? Егор Капитоныч, Матрена Марковна так вас стыдит при чужих?
— Матрена Марковна, — пробормотал Егор Капитоныч, — очень почтенная дама; только насчет манер…
— Ну пойдемте, пойдемте, — перебила его Надежда Алексеевна и вошла в гостиную.
Все отправились вслед за ней. Она сбросила с себя шляпу и села за фортепьяно. Марья Павловна стала возле стены, довольно далеко от Надежды Алексеевны.
— Маша, — проговорила она, подумав немного, — спой нам «Хлопец сее жито».
Марья Павловна запела. Голос у ней был чист и силен, и пела она хорошо — просто и без вычур. Все слушали ее с большим вниманием, а Владимир Сергеич не мог скрыть свое изумленье. Когда Марья Павловна кончила, он подошел к ней и начал ее уверять, что он никак не ожидал…
— Погодите, то ли еще будет! — перебила его Надежда Алексеевна. — Маша, потешу я твою хохлацкую душу, спой нам теперь «Гомин-гомин по дуброви…»
— Разве вы малоросска? — спросил ее Владимир Сергеич.
— Я родом из Малороссии, — отвечала она и принялась петь «Гомин-гомин…»
