Александр Найденов - Вперед и с песней !

Кто поджигал? Ну, так конечно, женщины! Зона-то женская была. Они тоже... ну, как говорят -  воровайка. Воровайка. Но все равно, они считаются - воры. Человек? Так. Все - это вор! Людьми - это женщины себя называли. Нет, ни в коем случае - не бабами! Вы что!..

Я была поражена еще чем? Потому что когда мы ехали. Нас вот мимо зон этих везли. Тут же тоже - колючка и видно. И подвезли нас к какой зоне-то, остановили наши машины-то. Еще нас пока там, что конвой... А видно уже через это, окошко. Я говорю: "Ой! Нас в мужскую, что ли зону?!" Они говорят: "Да ты чё! Не знаешь, что ли?" Это говорит... Как же их?... Коблы! (Ну, это женщины, одевают на себя мужскую одежду, и женщины с женщинами... Ну, как бы у них там - коблы и ковырялки. Вот так вот. Ну, я так испу... "Да не бойся,- говорит.- Это коблы..." Вот. Так же у мужчин там это бывает все... Ну, вобщем, конечно, ничего там хорошего нету - это понятно...

Ну да, женщина переодетая - это кобел, а которая ее девочка это ковырялка...

На Колыму мы попали с последним пароходом, с "Джурмой",- поэтому на этапы нас не распределили. И мы попали в пересыльный лагерь в Магадане. Вот здесь был комендантский участок, с этой стороны - женская зона, с этой стороны - мужская. Тут - калиточки. И в первый же день, или во второй приходят и говорят: "Кто тут артисты есть?" Ну, я сразу подняла руку, сказала: "Вот, я артистка!" Ну, я прочла там... Прочла я... Я читала все время "Алеша, ты помнишь, дороги смоленщины?", Симонова. Так... Знаете, как вот... Так, просто... Ну, я не буду читать, я просто начну - вам показать:

"Алеша, ты помнишь дороги смоленщины,

Как шли бесконечные злые дожди,

Как крынки несли нам усталые женщины.

Прижав как детей от дождя их к груди..."

Ну, и так далее. То есть, читала я хорошо, конечно. Ну, меня сразу взяли. А там уже в этой бригаде, до нас еще, был Леня Ковалев. Он был бывший летчик, поэт, переводчик. Ну, и когда приняли - на другой день нас вывели в бригаду, значит. Ну, мы готовили концерты, программу. Это была как самодеятельная культбригада и вот был этот Леня Ковалев, он работал писарем в санчасти - потому что он грамотный человек был и он писал им монтажи. Ну, тогда же в моде были монтажи. "Шестнадцать советских республик" - монтаж, значит: тут танцы, все; между ними - там стихи, еще что-то читаем, - и давали эти концерты. Это вот на пересылке всю зиму я была.

И Леня-то подошел сразу же ко мне, буквально на второй день, когда нас уже вывели - как бы туда, на работу, готовить концерты. И Леня ко мне подошел и говорит: "Мне понравилось, как вы читали..." Ну там что-то, какое-то замечание сделал. А я так это, ему говорю, так легкомысленно говорю: "Я пишу еще стихи". Он говорит: "Вы мне можете принести?" Я говорю: "Конечно!" Думаю: что он там, на Колыме знает? Я откуда знала, кто он? Ну, он был человек-то, конечно, неизмеримо большего образования и культуры, чем я. Он в литературном институте учился, он вместе с Луговским был, всё; переводчик, всё. Языки знал. Ну и вот, мы с ним общались... И у нас возникла любовь... Ну, как возникла? Он просто сразу на меня опрокинул, что он меня любит. Ну, любит - и пусть любит. Ну и я как-то это... тоже вроде бы это... откликнулась. Но такой как бы это связи... вот такой, близкой, у нас не возникло - потому что ну, не могли мы в тех условиях где-то по закоулкам прятаться! Вот, единственное: если вот там... ну вот, поцелует он, или прикоснется... А обычно в лагере же все так делается просто. Там... Есть там библиотека. У меня даже фотография есть из той библиотеки. Ей руководят тоже заключенные, они пускают пару на час, на два... И вот перед тем, как нам расставаться (а он меня записал на левый берег)... Кстати, вот что - судьба! Так как он был писарем в санчасти, он, значит, там записывал, составлял списки больных - и там на левом берегу вроде бы зона вот эта была... как... ну, типа, курортная... не курортная, но больных туда заби... И он меня туда записал. Вот, мол, поедешь там - и чтоб тебе лучше было. Будем переписываться. А я взяла и во время выступления... Уже весна, уже этапы начались,- прочла  вместо "Рубль и доллар", или Долматовского или кого-то... Там рубль изображался здоровяком, а доллар маленький, тщедушный такой... Я думаю: "Да что я читать буду всякий бред?" Прочла "Балладу о товарище", Твардовского. Ну, слышу (я же на просцениуме читаю) - из-за кулис: "Кончай читать! Кончай!" А мне-то что? Я читаю. Ну, и только я туда зашла - меня сразу - с вещами на этап. И я не попала на левый берег. И очень хорошо! Потому что я читала у Шаламова потом про этот левый берег (он как раз там был) - это какой-то кошмар! И концертной бригады там не было! А я попала в Усть-Омчук, и попала в концертную бригаду!...

Левый берег - ну, это Колымы левый берег. Там тоже лагеря, но там вроде бы есть гейзеры теплые, там это... Но вот из-за того, что там были для больных лагеря - там никакой тебе концертной бригады не было. А раз не было бри... Я попала в лучшие условия. Потому что мы с концертной бригадой в Усть-Омчуке ездили, мы были полувольные. С нами был один только этот... И Леня оказался от меня за тридцать километров всего...

Ну, мы пошли в эту библиотеку. Я ему говорю, что... Он говорит: "Я не могу... Я не согласен". Вот, если ты, вроде, женщиной станешь - ты меня ждать не будешь. Я говорю: "Ты дурак! Я ждать тебя буду!" Вот... Ну, вроде, пришли. А мы не можем так же прикоснуться друг к другу, и так же мы... Вот, как нас закрыли на два часа - мы с ним просидели, проговорили. И очень даже довольные остались, что у нас этого не случилось. Потому что, понимаете, когда у людей возникает настоящая любовь, то они не могут искусственно, в каких-то условиях - тем более, если они до этого не были близки. Это же все спонтанно получается. Это же не может так... Ну, мы вначале как-то неловко себя чувствовали, а потом... (Я-то вообще ведь ничего не могу! Я же все таки... так сказать... пассивная сторона). Он говорит... (А он же - активная сторона!) Он говорит: "Понимаешь, Маша, ну, не то место!" Я говорю: "Все понимаю!" И мы опять же с ним протрёкали, проговорили. Мы даже не поцеловались в тот раз. Вот... Ну, всем стало спокойно. Все решили, что мы как все: а то - что это такое? Они не... что? Что они, не такие? Почему? Все, значит, обрадовались...

Вот. А в Усть-Омчуке я попала в освобожденную бригаду. То есть уже мы ездили по трассе. Ну, не по всей Колыме, но по очень большому участку. Там не знаю сколько. Мы доезжали... (Я по карте смотрела потом тут). До Ветренного, до... Ну, там, может быть километров двести мы курсировали по лагерям и давали концерты... Нет, это не Магадан. Это в Усть-Омчуке я после самодеятельной попала в профессиональную бригаду. Это от Могадана довольно далеко и это туда дальше, вглубь Колымы. Там тоже зоны,  эти зоны делятся... как у нас вот районы...

Федунов Сергей... вот отчества не помню. Значит, он был у нас как бы балетмейстером в профессиональной бригаде, а Алексей Яковлевич Бобрыкин был музыкальный руководитель. Я значит, сказала на прослушивании... Вот прочла там что-то... Они говорят: "Ну, а что вы танцуете?"  Я говорю: "Ну, из вас кто-нибудь может мазурку Винярского сыграть?" Ну что я! Во Дворце пионеров в кружке была, в театральной школе училась - а они - кто тут?! А там Шпильман один был, аккордеонист, он говорит: "Да, я сыграю". Я говорю: "Ну, а пройтись со мной кто-нибудь может мужскую партию?" Федунов говорит: "Я могу". А этот Федунов, оказался бывшим балетмейстером Большого театра. Ну, мы  с ним прошлись в мазурке. И меня взяли они туда. И вместе со мной еще взяли Инну Орешкову и еще Лидочка Крестун со мной пришла.

Нас было шесть или семь девочек, а там, значит, все были мужчины: потому что же был оркестр. Ну и вот, и когда кроме вот этой Инги и меня (не Инна, а Инга Орешкова), мы ни с кем не легли спать, то Алексей Яковлевич, который меня старше он был на девятнадцать лет, он сказал: "Эта женщина будет моя!" Ну, все с ним поспорили. (Он потом мне рассказал.) Говорят: "Да ты чё!" Это... нет, вроде.

А там, значит, как? Вот в бригаде сколько мужчин - и каждая женщина, которая в бригаде, она должна с кем-то жить. Если она ни с кем не живет - ее все равно из бригады спишут. И тогда она попадет... Ну, это ведь я ведь, предположим, не об Окуневской, которая известная артистка была (у Михаила Ромма в фильме "Пышка" в главной роли снималась). А кто я? Из самодеятельности. И потом я уж разобралась.

Алексей Яковлевич Бобрыкин - это такой капельмейстер был Балтийского флота, воевал на фронте, все. А тут чё - он сидит, какой-то мужик. Если мне было под двадцать,

ему - под сорок, и у него ранения были (он на Ленинградском фронте воевал),- пулевые ранения в рот. У него вот эта часть вот так скошена. Я на него даже вообще внимания никакого не обращала.

Ну, и пока мы готовили там концерт, все было хорошо, ко мне никто не приставал, потому что я... Разговаривать мне там было не с кем: оркестранты эти, молоденькие мальчики, меня не интересовали, а с Алексеем Яковлевичем мне было интересно. Потому что я стала сразу готовить, например, "Слово о двадцати восьми гвардейцах",- мне нужна была музыка, мы с ним все время. Так он говорит: "Давайте, заключим с вами рабочий контракт". Ну, заключили рабочий контракт. И мы все время работали. А потом, когда мы поехали на трассу с программой, то тут выяснилось одно обстоятельство, что там же женщины...женщин мало - не знаю, сейчас как?- тогда было мало: намного меньше, чем мужчин - и женщине одной нельзя пройти даже в туалет, ее должен провожать мужчина. Если ее не провожают, то кто угодно может на тебя напасть...