Асар Эппель - Неотвожа
Но сказать: "Эй, гляди! Тебе же в карман залезли!" или "Эй! Ты чего куда полез?" - значило услышать: "Видишь - больше не увидишь!" - и лезвие "Стандарт" (не "Экстра", "Экстра" - тонкая и гнется) прошло бы по твоим глазам.
Эдик Аксенюк этот закон, конечно, знал. Знал и Пупок, что общество, а значит, и Эдик, этот закон знают. Так что, втянув между щекой и золотым зубом воздух, для чего он щеку открянчил, Пупок глянул на Эдика, и Эдик отвел глаза, но, чтобы компенсировать возможность показать характер, громко сказал, и Пупок понял, что, сказав свое, Эдик поставил точку на инциденте:
- Ну подкинуло! Умрешь - не доедешь! А тебе, Дора, удобно сидеть-то? Мы что? Мы стой! К нашему берегу или щепки, или гавно!
Все автобусные и кто висел от неловкости втянули головы. Народ тут знал друг друга, если не в лицо, то со спины, и вести разговоры, какой повел Эдик, вроде бы не стоило.
- Ну и пусть к нашему - щепки! Все равно не нужен нам берег турецкий... - Эдик был провокатор и знал, ч т о говорит. Он даже погладил в своем кармане старинный кастет, никелированный и фигурный, многократно бывавший в деле во времена чеховского Ваньки Жукова и тихо тусклевший в ожидании грядущего часа.
А Дора сжала кулаки. В правом - русскую Аляску, в левом - вычистки Ростокинского района. Она было ослабила их, когда автобус на рытвине тряхнул ее, грузную, встревоженную, ибо те двое ей всё меньше нравились, тем более что Минин и Пожарский как бы продвигался к выходу, а значит, ближе к ней, так что аборты вот-вот могли упасть на грязный пол, стать септическими и обезлюдить в будущем пол-Малаховки.
- Слышишь, Дора?
- Эдик, - спокойно сказала Дора, - тебя типает, что я сижу?
- Что ты, Дора, как можно? Мы постоим, нам чего! Правда, товарищ кондуктор?
Все еще пуще втянули головы. Даже Пупок. Даже Минин и Пожарский.
- Не метушись, Эдик, мой тебе совет.
- А мне, Дора, может, приятно, что ты как женщина сидишь, а мы, ребя, стоим или ползаем... Хорошо, если не на коленях перед ними... женщинами! делая изумительные паузы, отыгрывался Эдик, давая опять же понять, что он Пупковых дел знать не знает и видеть не желает.
- Эдик, я тебя на манде у твоей кацапки в б и н о к е л ь видела! решила прекратить мучивший ее разговор Дора, и мятый, битый, стиснутый автобус захохотал, а громче всех астматик, к которому, уже предсмертно зевавшему, приполз от этого чуток воздуху.
- Сс-сука! - тихо прошипел вишнегубый Эдик, даже не подозревавший, что "Дора" - пригородный вариант древнего, как вода и булыжник, величественного имени песнопевицы Деборы, отголосок великого слога которой он сейчас, кастетчик, и услыхал.
- Карточки украли! - вдруг всполошился астматик. - Кондуктор! У меня карточки украли! Остановите!
Дора шевельнула пальцами.
- Лежи давай, - отозвались, кто на астматике лежали. - Никаких карточек у тебя никто не брал. Их же отменили.
- Нет, остановите! Человеку и так плохо, - ввязались самые верхние лежавшие.
Дора решила - разожмет, но - пока кричат - подождет.
- Кондуктор, почему здачи нахально не передаете? - заявил вдруг Минин и Пожарский. - Что творится в автобусном транспорте?!
- А ты видал, что я не передавала?
- Кошелек! - натужным голосом отчаянно крикнул кто-то.
Пупок заделал давку, и все голоса заткнулись. Даже Минин и Пожарский охнул: "Да жмите же все-таки потише!"
Благодаря невероятному давлению Пупка на общественность в автобусе получилось немного пространства, которое тут же заполнил человек из наружных. Места, однако, оказалось - с руками не поместишься, так что он их задрал, словно по команде "Руки вверх!"
Астматик из своего придонного положения в ужасе воззрился на эту обреченную позу и, жутко крикнув: "Бандиты работают!", прямо уже в истерике закончил: "Грабят и пристреливают!", ибо автобус, с натугой карабкаясь на пригорок, который после остановки, дал выхлоп...
Вот как мало проехал автобус, и вот как много успело уже произойти, и сейчас, похоже, начнется паника.
- Постового сюда! Возле постового тормози!
Но тут уже Минин и Пожарский даванул со своего переду, на что Пупок ответил встречным жомом. Из пассажиров сразу выклубилось дыхание, а поскольку снаружи была студеная вечерняя пора (висячие давно глядели на залубеневшие свои запястья, обдутые встречным ветром движения, ибо рукава польт отъехали, а рукавицы до запястьев не доставали), в автобусе образовался банный туман. "Ух!" - сделали все, когда, отставив зад, опять ударил в публику Минин и Пожарский, и пар вовсе сгустился, а лампочка из красневшей стала багровой, "ых!" - выдохнули все, когда навстречу вдарил Пупок...
- Кошелек!
- Карточки!
И тут подал голос Анатолий Панфилыч:
- Остановите ход!
- Зачем, Толя? - спросила Дора, готовая кулаки разжать.
- Не останавливать! - гаркнул гадским своим тенором Эдик Аксенюк. Дора зря не скажет. Сперва доедем, потом остановим.
- Ребяты! - страшно сказал Анатолий Панфилыч. - Отдайте, ребяты, сами знаете чего!
- Тормози! Остановить автобус! - в момент распорядился Минин и Пожарский.
- Ни в коем случае! Домой после работы едем! - отменил его распоряжение Пупок.
- Правильно! Почему это останавливать? - не споря отступился Минин и Пожарский. - Я вообще не знаю куда еду, граждане!
- А я говорю, тормози! - перерешил Пупок. - Но учтите, мы на горке. Он потом с места не возьмет.
- Не останавливать! Едем - и всё! - подытожил Эдик. - Откуда ты взял про карточки? - сказал он лицом из-под потолка лицу астматика на сиденье. Откуда вам известно про кошельки? Вы что - в такой давке карман проверить можете?
Все удрученно смолкли. Сделалась беспомощная тишина.
- А? - торжествовал Эдик, успокоившись за кастет, из-за которого не хотел ни постовых, ни остановок.
- Отдайте, ребяты... - заплакал в тишине Щербаков. - Мое не из кармана пропало... Подкиньте, ребяты. В руку положите. У меня правая не знаю где, а левая - слева. По ней вроде цыгане гадают. Погляди, кому видно, цыгане там есть?
- Есть! - сказали справа те, кто цыган видеть не мог.
- На жопе шерсть! - подтвердили слева кто цыган видеть мог.
Пока невидимые кочевники гадали по его руке, Анатолий Панфилыч помалкивал. Когда в руку положили передать билет, он передал. Когда кто-то аккуратно смотал с его правой недоставаемую по тем временам изоляцию, он шума не поднял, предпочитая держаться зубами за жен-скую пуговицу, от которой в р о т у пахло женой. Но, перестав чуять за щекой шестнадцать штук хромированной блочки, выданных под расписку для полботинок т о в а р и щ Ш в е р н и к а, - по восемь на каждый полботинок, то есть четыре туда, четыре сюда, - он п у г в и ц у выпустил и пугливо зашарил языком по ротовым закоулкам. Зубы, какие были, оказались на месте; коронка тоже, прорехи от зуботычин времен чеховского его ученичества так и оставались, хотя заросли покосившимися, как забор, соседними зубами. Но блочки не было. Он сперва подумал, не поодевалась ли она коронками на зубы, но по гладкости в р о т у отличалась только коронка-нержавейка, о которой уже сказано. Блочка исчезла. Не проглатывал он ее.
И за левой щекой не было.
И за правой.
И под языком. И в горле, откудова тошнит, если перепить.
Украли! Объявить, ч т о именно украли, было нель-зя - блочка секретная. Можно только умолять, просить о возврате, рассчитывая, что покравшие поймут опасность и свой риск.
- Подкиньте! А то я погорел! Дора, подтверди! - Он громко заголосил. Отчаянно и громко.
И автобус остановился.
Дора, обмерев, приготовила кулаки.
Минин и Пожарский сказал:
- А не лучше ли мне выйти и ждать обратного?
- Да нет, - как бы сам себе откликнулся Пупок. - Выйти бы, конечно, можно, если нужно. Правда, толкать его придется. Он вроде или сломался, или горку не взял...
Эдик Аксенюк, упираясь в потолок, глянул из-под подмышки в окно и сообщил:
- Шофер за водой пошел.
- А до постового еще вона сколько, - вздохнул кто-то.
Дора кулаки сжала.
Шофер шел со скомканным ведерком к колонке, торчавшей на солнце из серого в проросших травой трещинах горбатого асфальтового квадрата. У колонки стоял совсем еще маленький мальчик и восхищенно глядел на вдруг приехавший голубой автобус, на его слепые окошки, за пыльными пузырями которых не виднелись пассажиры, и, главное, на водителя, откинувшего щелястые боковины радиатора и вывинтившего пробку, отчего из круглой большой дырки пошел пар.
- Дядя, - сказал мальчик, - можно я нажму? Я теперь умею!
- Жми, - согласился шофер.
Мальчик повис на литой ручке, чтобы весом вызвать воду. Его тяжести для этого уже хватало, а чтоб воздействию ее не препятствовать, то есть не упираться ногами в землю, он их поджал. Шофер повесил мятое ведро, и в ржавое дно тихо уперлась стеклянная трость узкой книзу струи. Чтобы она не прекращала утыкаться, мальчик весь напрягся, однако и он, и шофер знали, что на стеклянной струе ведро наливается не быстро, и шофер хотел было прибавить ладонь на ручку колонки, чтоб вода пошла белая и шумящая, но мальчик и сам знал, ч т о для такой воды нужно, и, хотя он только вчера научился, сегодня она у него уже дважды получалась - белая и шумящая от мельчайших пузыриков. Он обхватил ногами колонку, создав добавочный рычаг, и сразу по колоночному навершию стало видно (оно шевельнулось на четырех болтах и выперлось вверх от каких-то перемещений внутреннего своего устройства), что мальчик делает все правильно. Он был еще очень маленький, а на него обратил внимание руливший автобусом человек, во власти которого было позволить нажать!