Василий Авенариус - Два регентства
Растерявшийся принц, глотая слезы, залепетал что-то невнятное.
— Да или нет? — переспросил его регент.
— Да…
— Вы хотели произвести бунт и завладеть регентством?
Антон-Ульрих в ответ только всхлипнул.
— Изволите видеть, милостивые государи? — обратился Бирон к собранию, театрально разводя руками.
Тут поднялся с места генерал Ушаков, начальник тайной канцелярии, или, как его называли в народе, "заплечный мастер", и заговорил менторским тоном:
— Если вы, принц, будете вести себя так, как приличествует отцу царствующего императора, то вас и будут почитать таковым, в противном же случае с вами будут обращаться как с другими нарушителями законов. По свойственному молодости тщеславию и неопытности, вы дали обмануть себя, но буде вам удалось бы исполнить ваши преступные ковы и произвести алярм,[3] я вынужден был бы с крайним прискорбием обойтись с вами столь же строго, как с последним подданным его величества.
За "заплечным мастером" выступил снова герцог.
— Вот подлинная декларация незабвенной нашей царицы Анны Иоанновны о регентстве, — указал он на лежавший на столе перед ним пергаментный лист и повторил содержание декларации, дополняя ее своими комментариями. — Так как я имею право отказаться от регентства, то пусть настоящее собрание сочтет ваше высочество к оному более меня способным, я в сей же момент передам вам правление.
— Помилуйте, герцог! Продолжайте, пожалуйста, править для блага России! — раздались кругом голоса.
— Просим, просим! — подхватили остальные.
Благосклонным наклоном головы поблагодарив собрание за высокое доверие, Бирон взял со стола пергаментный лист и показал его первому кабинет-министру, графу Остерману:
— Позвольте спросить ваше сиятельство: та ли самая эта декларация о регентстве, которую вы подносили к подписи покойной государыне?
— Та самая, — подтвердил Остерман.
— И никто за сим из вас, милостивые государи, в подлинности оной уже не сомневается?
— Никто, никто! — отвечал дружный хор голосов.
— Если так, то я покорнейше просил бы все почтенное собрание скрепить сей документ своими подписями и печатями.
Все присутствующие члены верховного судилища, по старшинству, приложили к документу и руку, и печати. Тогда Бирон подал перо и Антону-Ульриху:
— Не угодно ли и вашему высочеству поставить здесь ваше имя?
Всякое возражение было бы принято за новый протест, и принц, не прекословя, расчеркнулся. Но, возвратясь во дворец, он тотчас же прошел к своей супруге и излил перед ней и ее двумя фаворитками всю накипевшую у него на сердце горечь.
— И вы, принц, поверили тоже и подписались! — воскликнула Юлиана.
— Он подпишет свой собственный приговор, лишь бы не перечить Бирону! — не утерпела со своей стороны заметить и Анна Леопольдовна.
Предсказание ее, если и не буквально, то в переносном смысле, оправдалось. Несколько дней спустя Антону-Ульриху было предложено подписать такого содержания просьбу к его собственному сыну:
"Всепресветлейший, державнейший великий государь-император и самодержец всероссийский, государь всемилостивейший!
По всемилостивейшему ее императорского величества блаженные и вечнодостойные памяти определению пожалован я от ее императорского величества в чины — подполковника при лейб-гвардии Семеновского полка, генерал-лейтенанта от армии и одного кирасирского полка полковника.
А понеже я ныне, по вступлении Вашего императорского величества на всероссийский престол, желание имею помянутые мои военные чины низложить, дабы при Вашем императорском величестве всегда неотлучным быть, того ради Ваше императорское величество всенижайше прошу, на оное всемилостивейше соизволяя, от всех тех доныне имевшихся чинов меня уволить и Вашего императорского величества указы о том, куда надлежит, послать, также и всемилостивейше определение учинить, чтобы порозжие через то места и команды паки достойными особами дополнены были.
Вашего императорского величества нижайший раб Антон-Ульрих".
В удовлетворение такой просьбы, 1 ноября последовал высочайший указ, подписанный, от имени императора, "Иоганном регентом и герцогом".
Между тем стали ходить упорные слухи о том, будто бы старшего сына своего, Петра, регент намерен женить на цесаревне Елизавете, а свою дочь выдать замуж за герцога голштинского Петра, чтобы таким образом обезопасить себя от двух этих претендентов на русский престол. Толковали еще, будто бы ко дню рождения герцога, 13 ноября, из Москвы прибудет командовавший там войсками брат его, и как брат, так и зять герцога, генерал Бисмарк, будут произведены в фельдмаршалы. Фельдмаршал же Миних, первый министр Остерман и несколько других, не в меру влиятельных лиц, будут арестованы. Говорили, наконец, что принца и принцессу Бирон замышляет вовсе услать из России, чтобы они не могли уже вмешиваться в его регентство от имени их сына.
Глава четвертая
ПРЕЛЮДИЯ К ГОСУДАРСТВЕННОЙ АВАНТЮРЕ
Так наступило 7 ноября. Молоденькая камер-юнгфера и любимица принцессы, баронесса Лили Врангель, понятно, разделяла тревоги своей августейшей покровительницы. Но беспокоило ее столько же, если еще не более, свое личное дело: будет ли иметь какое-либо последствие ее ответ кузине Мизи Врангель относительно Гриши Самсонова, который какими-то судьбами очутился в Лифляндии и зачем-то переименовался в Григория Тамбовского. Правда, что сама она ведь, в сердцах за его безумную дерзость, запретила ему показываться ей на глаза в течение целого года. Вот он и убрался вон, даже не простившись… Вернется ли он теперь или не вернется?
Так волновалась она, когда внезапно ее вызвали в приемную, где ее желал бы видеть мужик из деревни.
— Мужик? — переспросила она, недоумевая. — Из какой деревни?
— А из Лифляндии от ваших родных.
Лили чувствовала, как она побледнела и как сердце в груди у нее екнуло.
"Верно, от Гриши! Или, пожалуй, с новым письмом от Мизи".
С трудом подавляя свое волнение, она отправилась в приемную. Там не оказалось никого, кроме приезжего.
То был действительно мужик в нагольном тулупе с густой русой бородой, и поздоровался он с нею по-эстонски:
— Terre, terre, prälen! (Здорово, барышня!)
Голос как будто знакомый, да и вся фигура и оклад лица, но эта бородища… Она спросила на том же языке, от кого он прислан. Вместо ответа мужик рассмеялся, обнажив при этом ряд своих белых и ровных, словно выточенных из слоновой кости, зубов. Тут у нее не осталось уже никакого сомнения, что это он же, друг ее детства.
— Так это все-таки ты сам, Гриша! — пробормотала она, вся радостно зардевшись. — Но как ты оброс!
Опасливо оглядевшись по сторонам, он снял свою приставную бороду. Только над верхней губой у него чернели его собственные усики, придававшие его загорелому юношескому лицу некоторую возмужалость.
— Этак, Лизавета Романовна, я, может, больше на себя похож?
— Теперь-то ты опять самим собой стал.
— А вы совсем уже другие: настоящей придворной фрейлиной стали. Да как похорошели!
Лили насупилась.
— Не говори глупостей! Расскажи-ка лучше, как ты от Волынского попал к молодому Миниху в Лифляндию?
При имени покойного первого кабинет-министра, незаслуженно погибшего такой позорной смертью, ясные черты юноши омрачились.
— Я сейчас только с могилы Артемия Петровича, — проговорил он со вздохом. — Упокой Господь его душу!.. Когда его арестовали, он дал мне на прощанье записку к фельдмаршалу графу Миниху. Чтобы меня здесь не хватились, молодой граф услал меня тотчас в свою вотчину Ранцен…
— Так тебя могут и теперь взять к допросу в тайную канцелярию, как других людей Волынского!
— Могут каждую минуту, очень просто. Вот потому-то я и купил себе дорогою в Нарве у брадобрея эту фальшивую бороду.
— Так надень же ее поскорей, надень! Неравно тебя кто-нибудь здесь еще узнает… А молодой граф не очень осерчал, когда ты вернулся в Петербург без спросу?
— Не то чтобы осерчал, а испугался: из-за меня ведь и ему может не поздоровиться от Бирона.
— Но что ты сказал ему, чтобы оправдаться?
— Да ведь осенние работы в Ранцене все справлены. Лютц, старик-управляющий, до весны легко может обойтись без меня. Вот я и испросил себе у старика отпуск, чтобы лично, мол, доложить графу обо всем, что сделано там за лето и что следовало бы сделать будущим летом.
Говоря так, Самсонов привязал себе опять фальшивую бороду. При этом Лили имела случай проверить то, о чем ей писала кузина ее Мизи: что руки и ногти у него вполне опрятны и что на указательном пальце у него нет уже драгоценного рубинового перстня с бриллиантами, который был пожалован ему царицей Анной Иоанновной во время свадьбы карликов.
