Михаил Шолохов - Батраки
VIII
В этот день Федор ходил как во сне. Все валилось у него из рук.
- Эй ты, раззявин пасынок, куда правишь? Куда правишь, куда правишь!..орал, хмуря брови, хозяин.
Федор, встрепенувшись, дергал быков за налыгач и невидящими глазами глядел на ворох мякины, который зацепил он задними колесами арбы.
Обедали на-скорях тут же, на гумне, и снова - сначала будто нехотя, потом все веселей, все забористей - начинала постукивать машина, суетливей расхаживал около нее лоснящийся от минерального масла машинист, чаще кормил зубарь ненаедную молотилку бермками хлеба, и ошалевшие рабочие, чихая от едкой пыли, сменившись, жадно, по-собачьи, хлебали из ведер воду и падали где-нибудь под прикладком передохнуть. Уже перед вечером Федора позвали во двор.
- Там тебя какая-то побируха спрашивает, у ворот дожидается! - крикнула на бегу хозяйка.
Размазывая руками грязь на взмокшем от пота лице, Федор выбежал за ворота. Около забора стояла мать.
Дрогнуло и в горячий комочек сжалось у Федора от жалости сердце: за два месяца постарела мать лет на десять. Из-под рваного желтого платка выбились седеющие волосы, углы губ страдальчески изогнулись вниз, глаза слезились, беспокойно и жалко бегали; через плечо у нее висела тощая, излатанная сума, длинный изгрызенный собаками костыль держала ова, пряча за снину.
Шагнула к Федору и припала к плечу... Короткое, сухое, похожее на приступ кашля, рыдание.
- Вот как пришлось... свидеться... сынок.
Костыль мешал ей, положила на землю и вытерла глаза рукавом. Хотела улыбнуться, показывая Федору глазами на суму, но вместо улыбки безобразно искривились губы, и частые слезы, задерживаясь в ложбинках морщин, покатились на грязные концы платка.
Стыд, жалость, любовь к матери, спутавшись в клубок, не давали Федору говорить, он судорожно раскрывал рот и поводил плечами.
- Работаешь? - спросила мать, прерывая тягостное молчание.
- Работаю...-выдавил из себя Федор.
- Хозяин-то как? Добрый?
- Пойдем в хату. Вечером договорим.
- Кая же я, такая-то?..- Мать испуганно засуетилась.
- Пойдем, какая есть.
Хозяйка встретила их у крыльца.
- Куда ты ее ведешь? Нечего давать, милая! Иди с богом.
- Это моя мать...- глухо сказал Федор.
Хозяйка, нагло усмехаясь, оглядела ежившуюся женщину с ног до головы и молча пошла в дом.
- Марья Федоровна, покормите мамашу. С дороги пристала...- заискивающе попросил Федор.
Хозяйка высунула в дверь рассерженное лицо:
- Двадцать обедов, что ль, собирать?.. Небось де помрет и до вечера! С рабочими и повечеряет!
Резко хлопнула дверь, в открытое окно доносился негодующий голос:
- Навязались на мою шею, черты... Старцев понавел полон двор. Чтоб ты выздох, проклятый! Веяли дармоеда на свой грех!..
- Пойдем ко мне, под сарай,- багровея, дрошептал Федор.
IX
Смерклось. Тишиной сковалось гумно. Рабочие пришли вечерять в дом. В кухне накрыли три стола. За одним сидели - хозяин с женой, машинист, кое-кто из, рабочих и в самом конце стола Федор с матерью.
Захар Денисович вяло хлебал жидкую кашу и, поглядывая кругом, морщился: больно уж много съедают рабочие - что ни день, то пуд печеного хлеба, жрут, будто на поминках.
Машинист угрюмо молчал, ему нездоровилось. Фрол-зубарь смачно жевал, двигая ушами, и болтал без умолку:
- Ну как, дорогой хозяин, доволен работой?
- Доволен, доволен. И чему доволен?..- гнусавил Захар Денисович.Молотьбы пропасть, а рабочие по нонешним годам вовсе не такие, как до войны были, Усердия нету, вот оно что! Взять вот хоть бы мово Федьку - жрать-то он мужичок, а работать мальчик. Все дело на хозяине, а ему деньги плати бог знает за что.
Федор искоса глянул на мать, она заискивающе и жалко улыбалась. Хозяйка нарочно отставила подальше от нее чашку с кашей, на самый край сдвинула хлеб. Федор видел, что мать ест без хлеба и каждый раз привстает со скамьи, чтобы дотянуться ложкой до чашки.
- Работать они мальчики,- хихикая, повторил хозяин (выражение это, как видно, ему понравилось), а уж исть мужич-ки!..
Фрол метнул взгляд на бледное лицо Федора, и губы его дрогнули.
- Это ты про кого же говоришь? - сухо спросил он.
- Вообче.
- То есть как это вообче? - Фрол отложил ложку и слег над столом. Прижмурив глаза, он упорно глядел в переносицу хозяину и сжимал и разжимал кулаки.
- Вообче про рабочих,- не замечая придирки, самодовольно проговорил Захар Денисович.
Рабочие за соседними столами, чуя назревающий скандал, перестали гомонить и прислушались.
- А если я тебе, гаду, за такие слова по едалам дам? - громко спросил Фрол.
Хозяин оробел: выпучив глаза, он молча глядел на потное и рассерженное лицо зубаря.
- Как это?..- выхаркнул он под конец.
- Хоть попробовать?.. Так я могу!..
- Ты гляди, брат, за такие выраженья сразу в милицию!..
- Что-о-о?..
Фрол шагнул из-за стола, но машинист удержал его за руку и с силой посадил на скамью.
- Выражаться тут нечего!.. - опамятовавшись, бубнил Захар Денисович.
- Тут выражаться и нечего, а морду твою глинобитную исковырять, как пчелиный сот, вот и все!..- гремел расходившийся зубарь.- Ты не забывай, подлюка, что это тебе не прежние права! Я на тебя плевать хочу! И ты не смей смываться над рабочими! Не я на месте этого Федора, а то давно бы из тебя душу вынул!.. Рад, что попал на мальчишку, и кочевряжишься? Знаем вас, таких-то!.. Что, прикусил язык?.. Цыц!.. Нынче исправнику не пожалишься!.. Я в Красной Армии кровь проливал, а ты смеешь над рабочим смываться?!
- Замолчи, Фрол, ну, прошу тебя, замолчи!..- Машинист тряс рукав морщеной гимнастерки.
- Не могу!.. Душа горит!..
Хозяин присмирел и свел разговор на урожай, на осеннюю запашку. Машинист, до этого молчавший,чтобы сгладить впечатление, произведенное скандалом, охотно поддерживал разговор. Захар Денисович неожиданно сделался ласковым и предупредительным до приторности. Щедро угощал рабочих, под конец даже Федору сказал:
- Ты чего же, брат Федя, без хлеба ишь? Хозяйка, отрежь ему краюху!.. Хлеба у нас теперя, бог даст, хватит.
Федор отодвинул черствую краюху и в ответ на недоумевающий взгляд хозяина ответил, кривя губы:
- Хлеб у тебя горький!..
- Правильно! - Зубарь стукнул кулаком и вышел из-за стола следом за Федором.
Рабочие поднялись за ними охотно и дружно.
Захар Денисович, багровея и моргая, перебегал от одного стола к другому, визжал пронзительно:
- Что ж вы, братцы?.. Ишо каша молошная есть!.. Хозяйка, живо мечи все на стол!..
- Благодарствуем за хлеб-соль! - насмешливо сказал чей-то голос.
Х
Утром, не дожидаясь завтрака, мать Федора засобиралась уходить.
- Может, передневала бы? - нехотя спросил Федор.
Он почему-то ощущал непреодолимый стыд за себя, за хозяина, за мать, за всю жизнь свою, такую безрадостную и постылую. Поэтому ему было совершенно безразлично, останется ли мать на день иле нет, несмотря на то что еще вчера он ощущал при встрече с ней такую огромную, солнечную радость.
После всего происшедшего было бы лучше остаться одному со своими мыслями, со своим негодованием и озлобленностью против этого мира, где не у кого найти защиты, не у кого спросить совета и не от кого дождаться теплого слова участия.
Мать тоже спешила уйти. Ей тяжело было глядеть на сына и еще тяжелее было встречаться за столом с ненавидящими, по-собачьему жадными глазами хозяев, провожавшими каждый кусок.
- Нет, сынок, пойду уж я... Свидимся как-нибудь.
- Что ж, иди,- безучастно процедил Федор.
Попрощались. Федор вспомнил, что у матери нет иа дорогу харчей.
- Погоди, мама, пойду спрошу у хозяйки, может, хоть меру хлеба даст. Хозяин денег не платит, хлеба возьму в счет жалованья... Продашь...
Хозяйка на просьбу Федора взяла ключи от амбара и пошла, не сказав ни слова. Отмыкая замок, спросила:
- Мешок есть?
- Есть.
Федор, растопырив мешок, глядел в сторону, на коричневую стену закрома, заплетенную затейливым кружевом паутины. Хозяйка из неполной меры скупо цедила неочищенную, с озадками пшеницу.
Скрипнула дверь. Животом вперед втиснулся хозяин, кинул жене:
- Ступай в дом! - и мелкими шажками подошел к Федору.
Тот, бережно опустив мешок, прислонился к стенке закрома. Ждал...
- Ты что же это? - кривляясь, засипел Захар Денисович.-Хлебец получаешь?..
- Получаю.
- Рабочих смущать! Смуту заводить! Хозяина в собственном доме за тебя чуть в морду не бьют, а ты мой хлеб... хлеб мой берешь... А?
Федор молчал. Хозяин, меняясь лицом, подступал к нему все ближе и вдруг, заикаясь, пронзительным дискантом крикнул:
- Вон из моего двора!.. Вон, сукин сын!..
Федор левой рукой поднял мешок и шагнул к двери, но хозяин петухом налетел на него, вырвал из рук мешок и, широко взмахнув рукою, звонко ударил Федора полицу
Желтые светлячки зарябили перед глазами. Багровый гнев помутил рассудок и текучим свинцом налил руки... Качнувшись, Федор схватил одной рукою ожиревшее горло хозяина, другою, сжатой в кулак, с силой ударил по запрокинутой голове.
