Александр Скоробогатов - Кокаин
Он кашлял и плевался, плевался и кашлял. И смотрел на меня как-то угрюмо, как будто с каким-то затаенным недоверием.
- Вам что, замка мало?
Силы мои были на исходе. Чтобы не упасть, мне приходилось держаться за стену.
- Мало, - отрезал он, снова куснул бутерброд и снова закашлял.
Разве это ответ? Сразу видно недалекого человека.
Он кашлял.
- Считаю до трех, - сказал я. - Ра-аз...
Он начал загибать свои потные пальцы, похожие на сосиски.
- Два-а, - сказал я.
Он загнул второй палец.
- Два с четвертиной...
Он поколебался и чуть согнул третий палец.
- Два с половиной.
Толстяк согнул палец наполовину.
- Два с половиной и четвертиной.
Палец его уже почти касался ладони.
- Ну что, будешь говорить или нет? Я ждать больше не стану. Говори быстро, дрянь! Если не скажешь... А хотя, наплевать. Я, собственно, по другому поводу пришел.
Толстяк облегченно выдохнул и провел рукою по лбу. Видно было, что он уже не на шутку перепугался.
Я молча протянул ему обмотанный бечевою пакет.
9
- Что это?
- Это шапка, - ответил я и вдруг подумал, что лучше бы мне говорить измененным голосом, чтобы он не признал во мне недавнего посетителя своего кафе.
- Примите, пожалуйста, - сказал я измененным голосом.
- Что это у тебя с... - он не договорил и сосиской указал на свое горло, глядя на меня подозрительно.
- Мутация голоса.
- Угу, - сказал он и обратился к пакету. Впихнув в рот остаток бутерброда, он принялся исследовать пакет: шелестел целлофаном, смотрел на свет, мял, щупал, откусывал кусочек и задумывался, жуя и как-то особенно профессионально цыркая зубом. Я терпеливо ожидал окончания экспертизы.
- Нет, - покачал он, наконец, головой.
- Не принимаете?
- Нет, - ответ был краток.
Я знал, как поступить: достал из кармана приготовленную мелочь и протянул в щель. Деньги мгновенно исчезли за дверью, но в глазах старика по-прежнему сквозило недоверие.
- Завтра приходи, мы работаем с десяти. Прямо в десять ноль-ноль приходи, я сразу приму у тебя. Без очереди.
- Вот как раз завтра к десяти я и не могу. Дело в том, что я учусь. То есть я студент. И у меня как раз завтра ответственное занятие. То есть экзамен.
- Может, все-таки завтра?
- Возьмите сейчас; у меня, я вам объясняю, завтра совершенно не будет времени... Шапка-то хорошая, дорогая, - солгал я.
- Ладно, - старик сбросил цепочку и распахнул дверь. - Входи.
Я прошел за ним по длинному, темному коридору в комнату, в которой на изогнутых ножках стоял круглый стол, несколько стульев, просиженный диван. Два портрета - какой-то на удивление неприятной старухи в чепчике и мужчины болезненного вида, с бородой и впавшими щеками а la великий русский писатель прошлого Достоевский - бросились мне в глаза.
- Чего так-то завязал, - сказал толстяк раздраженно, дергая бечеву. Ладно. Ты тут развязывай, а я пойду номерок принесу.
Бросив пакет на стол, старик вышел из комнаты.
Я живо шагнул следом, доставая из карманов гвоздь и молоток.
Старик внезапно возник в дверях.
- Слышь, а это у тебя не заразное?
- Что именно? - спросил я его, недоумевая.
- "Что-что"?! Ну, с горлом, мутация...
- Да что вы, конечно же, нет! - поспешил я успокоить его. - Это с возрастом проходит, батенька!
- Ладно, стой, сейчас принесу номерок.
И снова исчез в другой комнате. Испытывая нетерпение, я двинулся за ним.
10
Поздно вечером мне позвонил один приятель, которому я на днях дал почитать эту книгу. Голос его звучал как-то растерянно.
- Ты что сейчас делаешь? - спросил он меня.
- Ничего. Телевизор смотрю...
Тут я маленько прихвастнул: никакого телевизора у меня, понятно, нет.
- А что там идет?
- Не знаю.
- А-а, - протянул тот. - Везет тебе. А у меня вот телевизора нет, непонятно зачем соврал он; я-то знал, что телевизор у него есть.
- Нестрашно. Приходи ко мне, мой посмотрим.
- А что, ты разве купил? - так спросил он, озадаченный.
- Нет.
- А-а. Понял, - сказал тот. - Я тебе вот что хотел сказать. Я эту твою...
Он помолчал.
- ... эту твою книжицу прочитал уже.
- Ну и как? Здорово, правда?
- Ты понимаешь... Может, нам лучше встретиться? Что по телефону говорить? Так можно, знаешь, человека смертельно обидеть.
- Обидеть? - опешил я. - Подожди, тебе что, книга не очень понравилась?!
- Как тебе сказать... Погода такая отвратительная последнее время.
- Ты не темни, - хладнокровно сказал я. - Горькая правда лучше слащавой лжи. Бей наотмашь.
- Прости, - тихо сказал мой друг. - Не могу.
- Бей, - приказал я. - Не жалей.
- Давай лучше встретимся где-нибудь, - предложил он, помолчав. Посидим, обговорим все...
- Ладно. Я только телевизор выключу и сразу бегу.
- Ну, давай. До встречи, - сказал мой друг.
- До встречи, дружище.
- Ты не грусти.
- Да я не грущу.
- Правильно делаешь.
- Еще бы.
Мы одновременно положили трубки. Выключив телевизор, я накинул куртку, положил в карман шапку и выбежал из квартиры.
- Ты знаешь, - таковы были первые слова моего друга, - книга твоя какая-то такая странная...
- Так это же классно! - воскликнул я и хлопнул его по плечу.
Тот поморщился и потер плечо рукою.
- Ты меня по плечу больше так не хлопай, а то я тебе голову оторву.
Я знал, что он не шутит.
- Такое дурацкое ощущение: читаешь, читаешь, а все непонятно, что к чему. Вот кажется - поймал, вот кажется - уже и за хвост тянешь, - он показал, как тянет за хвост, - а страничку перевернешь - там тебе кукиш. -Он сложил фигу и показал самому себе. - Снова ничего непонятно.
- Проблема, - сказал я.
- Я вообще не понимаю, зачем такие книги писать, если честно.
Он смотрел на меня участливо.
- Я тоже.
- Ты бы, знаешь, про зайцев написал, - обрадовался он своей мысли.
- Как это?
- Сидят два зайца в норочке, муж и жена, такие пушистые, серенькие, а жена ему головку на плечо положила, ест морковку и ушками об него трется. А он ей говорит...
- "Что ты видишь, дорогая, в этом настенном календаре?" - закончил я вместо него.
- В каком настенном календаре? Никакого настенного календаря там не было.
- Хорошо, прости. Это из следующей главы.
Он отхлебнул из бокала. Видно было, что его обидело мое замечание.
- Они сидят в норочке, едят свою морковку, нежно трутся друг о дружку ушами...
Друг замолчал, отвернулся; я видел, как покраснели и наполнились слезами его глаза.
- А она говорит ему: "Как хорошо, милый, - заговорил он вдруг женским голосом, - что ты выбрал именно эту полянку, чтобы построить нашу норочку... Я никогда еще в жизни не видела такой прекрасной полянки". А он ей отвечает: "Я же все, дорогая, готов для тебя сделать, в лепешку разобьюсь, лишь бы ты была планомерно удовлетворена". Она говорит: "Я как подумаю о наших детишках, так мне прямо сразу плакать хочется". А он ей ласково отвечает и смотрит так, знаешь, сверху вниз: "Милая моя, ты такая прекрасная мать. И я хочу сделать тебе дорогой подарок". "Какой-такой дорогой подарок?" спрашивает, краснея, она. "Этим летом мы поедем отдыхать в Ниццу, ласточка. Я типа уже заказал роскошный номер в пятизвездочной гостинице". Ну, сам понимаешь...
Мой друг отвернулся, отер незаметно рукавом слезы.
- Радость, поцелуи, объятья, ласковые слова... Детишки спят. А в это время, - заговорил он грозно, - наводнение.
Он смотрел перед собой широко раскрытыми глазами. Голову даю на отсечение - он видел это наводнение. Не он сидел сейчас со мной за одним столиком - это была тень, фантом, что угодно: он стоял на той полянке и с немым ужасом следил за вздымающимися волнами.
- И вот волны подкатывают уже к самым краям их норки. - Голос его стал хриплым от волнения. - Она спрашивает: "Что это, милый, как будто сыростью откуда-то потянуло?". А тот отвечает: "Речка близко, ветер, видно, с реки".
Мой друг положил голову на руки, спрятал лицо. Я видел, как дрожали его плечи. Я боялся нарушить молчание.
- А она говорит: "А что это ветер так свищет?" - подняв свое залитое слезами лицо, сказал он тоненьким голоском. - "Не знаю, дорогая, - это уже низким, мужественным, мужским. - Пойти, разве, посмотреть?" "Да нет, сиди, там холодно". Так сильно она жалела его, - пояснил мой друг дрожащими губами.
- А что потом? - спросил я осторожно.
- А потом холодная мартовская вода хлынула в норку, - он показал рукою, как страшно хлынула вода в норку, - и...
- Ну, - сказал я, страшно заинтригованный. - И что было дальше?
- И...
Он крепился еще мгновение, но после упал головой на стол, закрылся руками - и зарыдал, и забился.
Я утешал его как мог.
- Я обязательно напишу такую книгу, - пообещал я, когда мы расставались. - А таких, как эта, - никогда больше писать не буду.
- Обещаешь? - спросил он, испытующе глядя в мои глаза.
- Слово писателя, - сказал я твердо.
- Спасибо, старина. Утешил ты меня. Прощай.
- Прощай, - сказал я и как-то невзначай хлопнул его по плечу. Да еще и как хлопнул! - он, бедняга, едва устоял на ногах.
