Антон Чехов - Том 22. Письма 1890-1892
5) Прилагаю списочек книг* и прошу Вашего содействия для отыскания их и препровождения ко мне. Это первая серия. Это только цветки, скоро будут и ягодки.
Вот и всё. После Вашего отъезда мне стало совсем скучно. Солнце светит адски, пахнет весной, и мне досадно, что я еще не еду на Сахалин. Теперь бы хорошо сидеть на палубе речного парохода или скакать через степь в тарантасе.
Плещеев писал мне*, что все мои петербургские друзья и знакомые сердятся на меня за то, что я якобы скрывался от них. По-видимому, и Плещеев сердится. Я ответил ему так: «Пусть себе сердятся!» Свободин в Москве; был он у меня уже раз шесть и раза три не заставал меня. Он очень доволен результатами германских выборов* и по-прежнему горячо любит литературу. О Лессинге ни полслова*.
Вся Москва уже знает, что я имел честь обедать у Ермоловой*. Курс мой поднялся на целую марку.
Анне Ивановне буду писать особо*. Кланяйтесь всем и будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
Суворину А. С., около 20 февраля 1890*
772. А. С. СУВОРИНУ
Около 20 февраля 1890 г. Москва.
Спасибо за хлопоты. Атлас Крузенштерна* мне нужен теперь или по возвращении из Сахалина. Лучше теперь. Вы пишете, что карта его плоха. Потому-то она мне и нужна, что она плоха, а хорошую я уже купил у Ильина* за 65 к.
День-деньской я читаю и пишу, читаю и пишу… Чем больше читаю, тем сильнее убеждение, что в два месяца я не успею сделать и четверти того, что задумал, а ведь больше двух месяцев мне нельзя сидеть на Сахалине: подлецы пароходы не ждут! Работа разнообразная, но нудная… Приходится быть и геологом, и метеорологом, и этнографом, а к этому я не привык, и мне скучно. Читать буду о Сахалине до марта, пока есть деньги, а потом сяду за рассказы.
Не помню, за что я повесил себя в письме к Плещееву. Вероятно, за пьянство. Писал я ему*, конечно, в шуточной форме и, кажется, так: «…за что меня следовало бы в одно и то же время повесить и произвести в генералы». Последнее мною вполне заслужено, ибо в Питере я выпил столько, что мною должна гордиться Россия! Помню также, писал я Плещееву, что, живя в Питере, в один месяц я сделал столько, сколько моим молодым друзьям, которые за что-то на меня сердятся, не сделать в целый год; и я не соврал, ибо каждый из моих друзей в 12 раз больше бездельник, чем я. У Вас живя, я многое прочел, многое видел и слышал и сварил кашу не с одним только Галкиным — и это всё, невзирая на винопийство и шаганье из угла в угол.
M-me Ленская вымазала себе лицо салом. Был Мамышев и сердился, что воротник с ручательством на 30 лет послали ему в Звенигород, а не в Волоколамск, где он живет. Я сказал, что Вы виноваты.
Если у Вас в библиотеке есть «Очерки пером и карандашом» Вышеславцева*, то пришлите. Будет от меня благодарность.
Был у меня Островский и спрашивал о судьбе книги своей сестры*. Я сказал, что Вы и Неупокоев недовольны рисунками и форматом. Он ответил так: если рисунки не нравятся, то их можно бросить, заказав новые, формат же наравне со всем прочим вполне зависит от усмотрения типографии. Можно написать ему, что его книга будет печататься летом? Ах, какие у него вонючие сигары! Каждый его визит, благодаря его этим анафемским сигарам, наводит на меня ужас. Говорил он, что его брат-министр* захворал сахарной болезнью.
«Крейцерова соната» в Москве имеет успех.
Отчего не шлете рассказов?* Я сегодня или завтра пошлю Вам рассказ Лазарева (Грузинского)*. Прибавкой гонорара и высылкой газеты мой протеже Ежов тронут и благодарит Вас со слезами на глазах и с дрожью в голосе, простирая руки к небесам с мольбою о ниспослании Вам и всему Вашему семейству всякого благополучия во веки веков аминь.
В своей сахалинской работе я явлю себя таким ученым сукиным сыном, что Вы только руками разведете. Я уж много украл из чужих книг мыслей и знаний, которые выдам за свои. В наш практический век* иначе нельзя. Скажите Алексею Алексеевичу, чтобы он ехал на Мургабский берег*.
Читал я, что румынская королева написала пьесу* из народного (?) быта и будет ставить ее в бухарестском театре. Автор, которому нельзя шикать. А я бы с удовольствием пошикал.
Ленский говорил, что, «кажется, хотят ставить» пьесу Маслова*. Больше же об его пьесе ничего не слышал.
Будьте здоровы. Дай бог всего хорошего.
С почтением
Генрих Блокк и Ко.
Как поживают Ваши многоуважаемые лошади? Хорошо бы проехаться куда-нибудь.
Суворину А. С., 23 февраля 1890*
773. А. С. СУВОРИНУ
23 февраля 1890 г. Москва.
23 февр.
Голубчик, «Свадьбу» верните назад* с книгами, она попала к Вам нечаянно. Печатать ее нет надобности. Что касается книг, которые желательно мне получить* от Скальковского, то прилагаю новый список. Сегодня отослал я Вам «Вестник Европы» 79 г., V и VI*, и книгу Зандрока* (на его имя). Простите ради создателя, что я беспокою Вас поручениями; право, больше обратиться не к кому. Беспокоить Вас буду еще много, а чем Вам заплачу — неизвестно; должно быть, на том свете угольками.
Мой брат Александр* несообразительный человек. Он в восторге от миссионерской речи прот<оиерея> Орнатского, который говорит, что инородцы не крестятся-де потому, что ждут на сей предмет особого царского указа (т. е. приказания) и ждут, пока окрестят их начальников… (понимай — насильно). Говорит также сей велеречивый понтифекс, что инородческих священников, ввиду их аскетического образа жизни, следовало бы убрать от инородцев и посадить в особые помещения, вроде как бы монастыри. Хороши, нечего сказать! Потратили 2 миллиона рублей, выпускают из академии ежегодно десятки миссионеров, стоящих дорого казне и народу, крестить не умеют, да еще хотят, чтоб им помогали полиция и милиция огнем и мечом*! Говорит поп, что окрестили 80000 — стереотипное число, которое я слышу уже несколько лет. Сообщение свое об этой речи Александр кончил во вкусе преподобных отцов, обнаружив самую что ни на есть младенческую доверчивость. Скажите ему, что он гусь лапчатый.
Спасибо за Крузенштерна. Хорошо пишет.*
В Вашей филиппике по адресу старости я усмотрел одно только желание* Ваше идти на войну. Что ж? Валяйте. Но с кем воевать? Поедемте в Абиссинию.
Если найдется у Вас статья Цебриковой*, то не присылайте. Такие статьи знаний не дают и отнимают только время; нужны факты. Вообще говоря, на Руси страшная бедность по части фактов и страшное богатство всякого рода рассуждений — в чем я теперь сильно убеждаюсь, усердно прочитывая свою сахалинскую литературу.
Запретите Лялину бранить адвокатов*. Что прилично Жителю или кому-нибудь другому, то совсем не к лицу бывшему адвокату. Противно, когда крещеный жид или вообще жид ругает жидов. То же самое и тут.
Кстати: в случае если у Вас пожелают пройтись насчет оправдательного приговора в процессе мужеотравительницы Максименко* (в Ростове-на-Дону), то поосторожней. До процесса я разговаривал с защитником Холевой и мог убедиться, что Максименко совсем не виновата. Того же мнения и все ростовцы, аплодировавшие приговору.
Будьте хранимы святым Бонифатием.
Ваш А. Чехов.
Чехову Ал. П., 25 февраля 1890*
774. Ал. П. ЧЕХОВУ
25 февраля 1890 г. Москва.
25 февр.
Инфузория!
Мне необходимо возможно подробное знакомство с газетной литературой о Сахалине, ибо она интересует меня не со стороны одних только даваемых ею сведений. Сведения, конечно, сами по себе, но, Гусев, нужно и историческое освещение фактов, составляющих суть этих сведений. Статьи писались или людьми, никогда не бывавшими на Сахалине и ничего не смыслящими в деле, или же людьми заинтересованными, которые на сахалинском вопросе и капитал нажили, и невинность соблюли*. Храбрость первых и уловки вторых, как элементы затемняющие и тормозящие, должны быть для исследователя ценнее всяких сведений, кои по большинству случайны и неверны; элементы сии отлично характеризуют отношение нашего общества вообще к делу, а к тюремному в частности. Автора же и его побуждения поймешь только тогда, когда прочтешь его статью полностью.
