Георгий Иванов - Рассказы и очерки

...Ты со мной не спорь, ты меня слушай - это только присказка, сказка впереди будет. Еду я в управляющевой тройке, на облучке, держу на коленях ненаглядного своего чижа, слезы из глаз так и капают в клетку, а чиж, глупая птица, прыгает, ловит их - ему неводомек, думает, это зерно. Плачу я, плачу, и себя жалко, и деревни нашей, и Дубковых господ, и страх меня берет - какая теперь будет моя жизнь, строгости какие,- госпожа Дубкова, я понимаю, просто барыня. А тут генеральша, я, признаться, генеральш живых тогда и не видела близко.

Думаю и плачу, думаю и плачу. Вот приехали. Ну, роскоши такой, действительно, и не воображала. Дом барский в три этажа, чисто мраморный, перед домом все фонтаны, фонтаны, цветы, цветы, дворня вся в ливреях, у подъезда львы каменные, а повыше над ними пушки. Ну,- говорит управляющий,утри слезы, плакса,- юбку оправь, представлю тебя сейчас генеральше, ждет она тебя не дождется - в куклы ей играть не с кем. Только не помри, смотри, от страха, больно грозная у нас генеральша, с непривычки многие очень пугаются.

Я уж и не понимаю ничего. Иду ни жива, ни мертва, не я ногами иду ноги сами за меня идут, пола не чувствую. Ведут меня через разные залы и приводят в комнатку небольшую, вроде будто бы детской. "Подожди тут",говорят. Огляделась я - детская и есть: на диване куклы побросаны, на столике книжки с картинками, обруч, чтобы прыгать, волчок... Стою я - вдруг дверь открывается, и входит девочка щупленькая такая, бледненькая, личико с кулачок, совсем дите. "Здравствуй,- говорит,- Настя, я твоя новая барыня".

Так-то, милый, вот какие случаи в крепостные времена-то случались, это тебе не трамвай, это тебе не кинематограф. Одиннадцати годочков без малого выдали мою генеральшу-то, а генералу было все шестьдесят, злой был, из себя черный, усищи страшные и, представь, вместо правой ноги деревяшка - бонбой на войне отхватило. И это еще ничего, а то характера такого - прямо царю Ироду в пару. Пьяница, картежник, развратник - я и то, едучи на облучке, дивилась, зачем это таким важным генералам девок прикупать, разве своих нет? Потом поняла - девок-то сколько угодно - и у Ирода, видно, кой-какая совесть бывает - постеснялись своих девок к невинной душе, к генеральше моей, приставлять, такие они были, через генерала-то, все до одной. Да, милый мой, вот какие были в крепостные-то времена дела.

Тут в скорости узнала я от ангела моего, генеральши, из самых ихних сахарных губок, все, как было. Пьяного генерала на ней женили, как есть пьяного влежку - и где, ты только вообрази, в собственном ее родительском доме. Из княжеского рода она была, забыла теперь фамилию, только знаменитейшего рода, и тоже генерал был папаша - ан разорившийся. Дочкой и решили дела подправить, дочку - малое дитя - и выдали за безногого черта. Под венец, говорят, так и несли его в беспамятстве от винища, ее - в обмороке, бедняжечку. Обкрутили, чего там, поп был на то особый припасен, шафера - свои люди - Исайя, ликуй! - и готово. Была девочка маленькая, Божья душа невинная, стала генеральша, мужу своему раба. Генерал-то утром проснулся, протер глазища, прокашлял глотку, смотрит, что такое обручальное кольцо на руке. Что за чорт. Филька,- кричит камердинеру своему,- это что за штука? - С честным браком, дескать, поздравляю ваше превосходительство. Как? Что? Почему? Разъяснили ему. Потемнел, как туча, книги церковные потребовал, чтобы ему представили. Представили книги видит генерал - все по-благородному, честь-честью, комар носа не подточит.Ладно, говорит, коли так, где же моя ненаглядная супруга, почему не в мужниной кровати? Подать ее сюда. Ведут сердешную, а она обомлела вся и только книксены делает, книксены, присядку такую, как ее мадама обучала. Посмотрел на нее генерал, покрутил усища, и - не знаю, сердце ли в нем тронулось или не по скусу она ему пришлась,- только никакого зла ей не сделал, посмотрел и отпустил.

Так-то, милый, вот такие дела. Ты со мной не спорь, ты послушай, что дальше было - самые чудеса только начинаются. Ну, живет дите невинное при безногом черте, не живет - страдает. Тошно на нее смотреть. Обращение генерала с ней ненадежное - то по головке погладит, конфет подарит, то изругает при людях ни за что, ни про что, то недели целые на глаза к себе не допуска-ет, то, как вечер, требует к себе ее, Божьего ангела,- гости, дескать, у меня, занимайте гостей, дрожайшая супруга. А гости - дворовые девки, наряжены, намазаны, водку пьют, срамные пляски пляшут, прихлебатели генеральские - множество у него было, все отпетый люд, озорной, перепьются - такое у них начинается, что хоть святых выноси вон. А ангел мой, генеральша Лизанька,- смотри на все и пикнуть не смей! Генерал только покрикивает: "Супруга дорогая, что призадумалась, почему не весело глядите, ваше превосходительство, может, жарко вам, так вы не стесняйтесь,- следуйте примеру благородных дам и кавалеров. Может быть, желаете - я вам помогу". Водку пить заставлял, бесстыжим словам учил. Затянут всей компанией похабную песню, и ей подпевать велит. А ангел мой, знай, терпи, сдерживай слезки, твори про себя молитву. Раз не удержалась она, разрыдалась,- мочи моей, кричит, нет, не могу я тут жить, к папеньке с маменькой хочу.

Усмехнулся генерал. Подумал, посопел носом.- Не можете? - спрашивает.Не нравится у мужа? К князь-папеньке желаете, ваше превосходительство? К княгине-маменьке? К любезным родителям вашим, столь меня осчастливившим и рукой вашей и приданым? Что же делать? Эй, Филька, закладывай карету, генеральша от нас уезжает. Подают карету - генеральшину прида-ную. Всего только она и принесла в дом сундучок с бельем, да карету вот. Худая была карета, колеса новые пришлось поставить. Подают карету.- Пожалуйте, говорит, ваше превосходи-тельство, садитесь, кланяйтесь от меня их сиятельствам. А сундучок ваш где? На козлы его, вот так! Покрепче привязать, не дай Бог свалится, в народе молва пойдет, князь-батюшка осерчает. Подлец, скажет, зять мой, думал, по любви женился, ан из корысти - женино приданое промотал! Так что извольте удостовериться при свидетелях - все ваше при вас, и сундук, и карета. Ну, с Богом, не поминайте лихом. Только виноват, чуть не забыл,- колеса-то на карете мои. Так уж вы, сударыня, не обессудьте - вашего нам не надо, но и своего терять не хотим. Пожалуйте, мадам, садитесь, а ты, Филька, эй, руби колеса!

Так-то, милый, вот какая была у моей генеральши жизнь - вроде как у святой мученицы, не иначе. Только и утешение у ней было - обнимет меня вечером за шею, прижмется ко мне и плачет-плачет. Я ее по головке глажу, успокаиваю ее, яблочко ей припасу, сказки рассказываю, сбываются-де времена, наступают сроки, лежит царевна в хрустальном гробу, качается гроб на семи цепях, да не долго ей лежать, не долго тосковать, скачет Иван-царевич на сером волке, везет тебе за пазухой любовь и слободу. Успокоится она, заснет, а я, бывало, долго еще не сплю, все думаю, все душой за нее, голубушку мою, болею, все о судьбе для нее мечтаю.

Да, вот и домечталась наконец,- ты только меня послушай. Недаром умные люди говорят: Богу молитва, дьяволу мечтанье. Если бы я поменьше тогда мечтала, побольше поклоны перед иконами била - может, и планета у моей свет-Лизаньки была другая. Да откуда мне было знать, дура я была, молода. Вот и домечталась. Князя для Лизаньки все воображаю, красавца, богача черт-то меня не вовремя, должно быть, и подслушал.

Пять годков служила я при генеральше, пять годков шла ее мука. На шестой годок генерал, волею Божьею, от удара помре - и вовремя, скажу я тебе,- из ребенка превратилась она в красавицу, и старый черт, царство ему небесное, стал на нее поглядывать с антиресом. То было совсем о ней забыл, даже полегше жить нам стало, и вдруг приехал к генералу предводитель, посмотрел на Лизаньку и говорит: "Извините меня, старика, какая вы красавица стали, Лизавета Алексеевна, прямо богиня". И с чувством этак ручки ей расцеловал. Генералу тут и открылись глаза, и стал он с той поры будто бы влюбившись. Даже нравом переменился, пить меньше стал, буянить отучился, требует, чтобы всегда она при нем была, и кофей чтобы из ейных ручек, и на сон грядущий чтобы с ним сидела. Скажу по секрету, был генерал в ту пору уже не при своей прежней силе, вовсе даже, как говорится, не петух, ......... как говорится. И ходил-то, больше на деревяшку напирая, собственная-то служить отказывалась. Что ж ты думаешь, поправляться стал, влюбимшись-то, молоко стал пить, в Италию, говорит, скорее поедем. Опять в петуха обращаться стал, представьте себе, на Лизанькино горе! Ну, тут, на полдороге, и помер, пришел за ним Кондрашка, царствие ему небесное, вовремя.

Весною помер генерал, а осенью переехала Лизанька в губернский наш город Тамбов, в собственный свой дом. Шишнадцать лет, семнадцатый, хороша, как розан, богата, богаче всех в губернии - сам ты посуди, как все вокруг нее завертелось, колесом каким заходило. Женихи прямо в очередь становились, и какие женихи, первейшие люди, только Лизанька всем отказывала. Придет, бывало, от губернатора или откуда еще с бала, в шелку, в брульянтах, запыхавшая, раскрасневшая, ну, чистый розан, жду я ее в постельку уложить. Раздеваю, укладываю ее, а она рассказывает - и тот влюблен, и тот сватает, и ентот стреляться хочет - только я, говорит, не хочу, жду, говорит, принца сказочного, Ивана-царевича, помнишь, как когда-то ты, Настя, меня на сон грядущий утешала. Жду, говорит, его, не хочу других... Вот и прибыл прынец, прибыл на нашу голову!