Николай Чернышевский - Что делать?
Создание активного и сильного положительного героя — великая заслуга Чернышевского. Новые люди — прямая антитеза миру Марьи Алексевны, где «порядок тот, чтобы обирать да обманывать»; они не прекраснодушные добродеи, они способны вести суровую борьбу, они не только отвечают ударом на удар, но и ведут наступление на старые порядки, старые нормы жизни, они учатся хладнокровно взвешивать обстоятельства, чтобы дело не понесло ущерба.
В этой среде и возникает могучая фигура Рахметова — «особенного человека», «необыкновенного человека», «экземпляра… редкой породы», «высшей натуры». О нем много сказано в литературе о романе Чернышевского, в частности, справедливо отмечено, что сама атмосфера таинственности, недосказанности, окружающая Рахметова, обусловленная причинами и внешними (цензура), и внутренними (Рахметов — конспиратор), сообщает особое поэтическое обаяние этому герою. Рахметов, действительно, почти не участвует в действии романа — и тем значительнее само его присутствие в романе. Не случайно автор так долго «ходит» вокруг своего героя, так насмешливо и дерзко предлагает «проницательному читателю» разгадать «загадку» появления этого образа, не случайно заявляет, что этот герой «выведен для исполнения главнейшего, самого коренного требования художественности», состоящего в том, чтобы читатель представлял предметы в «истинном их виде». Истина же заключается в том, что не Лопухов, Кирсанов или Вера Павловна, при всех их замечательных качествах, а именно такие люди, как Рахметов, — суть настоящие герои времени, «двигатели двигателей», «соль соли земли», что именно им суждено сдвинуть Россию с места, что именно на них устремлены полные надежды глаза автора. Иными словами, образ Рахметова является в романе неким эквивалентом революции, а пример его личности, его жизни, так заражающе подействовавший на поколения революционеров, есть, по существу, призыв к революционной борьбе.
«Я знаю о Рахметове больше, чем говорю», — пишет автор. И тем не менее личность его обрисована достаточно полно и ярко, и догадываться можно о многом, в том числе и о том, что его «мрачность» и «грубость» есть лишь оболочка, сковывающая те самые горячие рыдания, которыми разразился Рахметов еще в юности, когда Кирсанов просвещал его. Рахметов относительно «пассивен» в сюжете потому, что его активность проявляется вне пределов этого сюжета; она «читается» и ощущается по-настоящему в широком идейно-художественном контексте романа и даже выходит за пределы книги в своем воздействии на читателей. Этот поразительный и оригинальный эффект — «недействующее» лицо оказывается главным — составляет одно из достижений Чернышевского-романиста, его новаторский шаг в литературе, продемонстрировавший широкие возможности публицистического, общественно-философского романа.
Необходимо отметить, что, при всем ригоризме, максимализме и прочих качествах, всегда приходящих на ум, когда вспоминаешь Рахметова, в этом образе заключено глубоко человечное содержание. Речь не только о высоких идеалах Рахметова, не только о том, что сам автор характеризует своего героя как человека с пламенной любовью к добру, что Вера Павловна за его мрачностью и грубостью увидела нежную и добрую душу. Речь еще и о самом содержании слов, которыми называют Рахметова другие герои и сам автор, — «особенный человек», «необыкновенный человек», «высшая натура». Поверхностному взгляду может показаться, что это — поэтизация «сверхчеловеческого», обожествление «высших натур» за счет принижения «обыкновенных». Но дело обстоит совсем наоборот. Ничего сверхчеловеческого и подавляющего в Рахметове нет. Просто он сильнее других людей, как это и бывает в жизни. Человечность и реальный взгляд автора на вещи в том и состоят, что, хотя Рахметов — заразительный пример, но в его образе нет ничего императивного; автор не говорит читателю: «Будь непременно таким же, иначе ты ничтожество». Он призывает людей понять Рахметовых, уважать и любить их, идти за ними, но он не требует быть Рахметовым того, у кого на это недостает сил, не заставляет надрываться под непосильной ношей и делать из этого норму жизни. Перед Рахметовым мы преклоняемся, но уважение наше к Вере Павловне, Кирсанову, Лопухову не уменьшается от того, что они честно признают себя неровней «особенному человеку». Ведь Рахметов стал таким именно в среде «обыкновенных порядочных людей нового поколения», и к этому уровню «обыкновенных порядочных людей», на котором возникают люди «особенные», и призывает Чернышевский всех людей: «На той высоте, на которой они стоят, должны стоять, могут стоять все люди. Высшие натуры, за которыми не угнаться мне и вам, жалкие друзья мои, высшие натуры не таковы… Λ тем людям, которых я изображаю вполне, вы можете быть ровными, если захотите поработать над своим развитием. Кто ниже их, тот низок. Поднимайтесь из вашей трущобы, друзья мои, поднимайтесь, это не так трудно, выходите на вольный белый свет, славно жить на нем… Попробуйте: хорошо!»
Образ Рахметова, как бы недорисованный («легкий абрис», — говорит о нем сам автор) и все же художественно завершенный, таинственный и вместе с тем предельно четкий, «бездейственный» в сюжете и одновременно главный в романе, — этот образ во всей своей необычности представляет яркий пример удивительной творческой свободы художника. Да и весь роман в целом, с его «странным» сюжетом, необычными героями и раскованной композицией есть свидетельство творческой свободы писателя. Другое дело, что свобода — не беззаконие. Нет необходимости доказывать, что Чернышевский следовал законам реализма, — принципы реалистической эстетики, сформулированные им самим в знаменитой диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности», вошли, можно сказать, в плоть и кровь художника. Основным критерием художественности произведения Чернышевский считал жизненную правдивость, и этому критерию его роман соответствует вполне. «Все достоинства повести даны ей только ее истинностью», — обоснованно заявляет он в предисловии. Причем дело не в скрупулезном воспроизведении всех решительно черт и черточек, а в отражении наиболее существенных, характерных, типических, интересных явлений действительности, и это также соответствует важнейшему эстетическому положению Чернышевского: «Общеинтересное в жизни — вот содержание искусства»[5].
Именно в силу этого «общеинтересного» содержания роман и вызвал огромный общественный резонанс в 60-е годы. Для многих поколений русских революционеров роман был тем «учебником жизни», каким, по заявлению Чернышевского в его диссертации, должно быть всякое произведение искусства. От писателя, от его «учебника жизни» Чернышевский требовал объяснения изображаемых жизненных фактов, и это правило он выполняет в своем романе, прибегая к самым разнообразным приемам.
«Истинность», о которой говорит автор романа в предисловии, — не простое правдоподобие. Особенность романа заключается в том, что «новые люди», составляющие в реальной действительности еще меньшинство, представлены Чернышевским как явление типическое, определяющее тенденцию развития. Положительные идеалы, положительные герои, конечно, не выдуманы писателем. Они выражают «прекрасные» начала реальной действительности. Появление нового — это и есть процесс движения, это и есть самое «интересное» в общественном развитии, это и есть прекрасное в жизни. Новое может стать предметом художественного воплощения, предметом типизации и в том случае, когда оно еще не стало господствующим, основным началом, когда оно еще исключительно. Так в образе Рахметова была убедительно осуществлена типизация исключительного.
Враги романа «Что делать?», бессильные опорочить те идеалы, которые в нем проповедовались, пытались заходить с другого конца и заявлять, что роман-де слаб художественно. Этот прием свидетельствовал и о том, что некоторые критики романа слабо представляли себе ту самую специфику литературы, за которую на словах ратовали. Чернышевский прекрасно понимал, что специфика литературы — это, прежде всего конкретный, единичный, индивидуальный образ, и не только образ определенного героя, но образ в широком значении этого слова. Нечего и говорить, например, о том, какими яркими, сочными и язвительными красками, как живо и наглядно изображена в романе Марья Алексевна, как объемен и многозначен сатирический образ «проницательного читателя», какое огромное интеллектуальное и нравственное обаяние заключено в мастерски воплощенном авторском образе! Заслуживает отдельного разговора идейно-художественная функция юмора в романе; здесь достаточно привести лишь один пример, чтобы показать, какую подлинно художественную силу приобретает юмор под пером Чернышевского.
«— Данилыч, а, видно, жильцы-то наши из важных людей. Приезжали к ним генерал с генеральшею. Генеральша так одета, что и рассказать нельзя, а на генерале две звезды.
