Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы - Александр Львович Соболев
Забавно, с какой полнотой все коллективные и его собственные иллюзии относительно французской командировки оказались абсолютной фикцией. Ранним утром, позавтракав у себя на кухне (после пары неловких попыток, подражая местным, засесть в кафе с круассаном и капучино, Васильев вернулся к домашним привычкам), он, как выражалась Кристина, «брал автобус» и ехал тридцать — пятьдесят минут до россыпи разноцветных параллелепипедов, два из которых занимала фирма. Там он сидел то в залитых солнцем, то в крепко зашторенных (чтобы не мешать лучу волшебного фонаря) аудиториях, слушая объяснения лекторов, излагающих премудрости обслуживания хитрой машины. Вероятно, чтобы избежать возможных судебных исков со стороны недообученных техников и их работодателей, программа начиналась с совершенных азов и старалась предусмотреть все возможные ситуации, в которые мог бы завести механика-неумеху пытливый ум: так, прибор настрого возбранялось использовать при пожаре, потопе, выключенном электричестве, землетрясении, цунами и при близко идущих боевых действиях. Выслушав это, Васильев с улыбкой обернулся на своих соучеников, но ответного веселья не встретил, а, подумав секунду, перестал ухмыляться и сам: вокруг него сидели, ловя каждое слово лектора, коллеги из Алжира, Эфиопии, Сербии, Израиля, Армении, Вьетнама, Боливии — для них ни война, ни стихийные бедствия не были пустым звуком.
После двух лекций делали перерыв на полчаса, которые можно было потратить на очередь в кафетерии или выйти в обсаженный молодыми падубами двор, где неприятными голосами перекликались зеленые попугаи, вольные родственники тех, на которых Васильев, будучи дитятей, засматривался в единственном зоомагазине своего родного города. После перерыва занятия продолжались уже до вечера. Темнело рано, так что домой Васильев возвращался в сумерках. Идти никуда не хотелось: сбросив пропотевшую одежду в корзину для грязного белья, он переодевался в домашнее, отвечал на скопившиеся за день письма (в основном от своего толкового заместителя, оставше-гося на хозяйстве), листал новости, иногда выпивал банку холодного пива, сидя перед телевизором и перебирая французские каналы, где корпулентные завитые дамы переругивались на публику со своими тощими, какими-то вялеными на вид портативными мужьями: отчего-то это было исходным кодом местного телевизионного юмора. Несколько раз он выбирался ужинать в ближайший ресторан, но с чувствительностью чужеземца всегда замечал пробегавшую по лицу кельнера тень, когда просил столик на одного — действительно в обеденный час посетитель-одиночка за столиком, вмещавшим четверых, подразумевал убытки. Случалось ему и брать пиццу на вынос, а то и заказывать ее на дом, но однажды в ожидании курьера он промучился полчаса, вспоминая, правильно ли продиктовал улицу — и заказы тоже прекратил.
Одиночество было привычно ему: в родном городе он жил бобылем, обходясь редкими интрижками, зачастую в своем профессиональном кругу, но всегда вне работы — не из особенной щепетильности, а просто предохраняя себя от неизбежных размышлений о том, каким процентом страсти он обязан собственной личности, а каким — административным надеждам подруги. Последняя его связь, закончившаяся за пять недель до французской командировки, была с рыжеволосой и зеленоглазой девицей, администраторшей хостела, позаимствовавшего название у протекавшей через город реки. У девицы была молочно-белая кожа с россыпью бледных веснушек на плечах и лопатках, толстоватые запястья с бисерными браслетиками и странная интимная фобия: будучи особой весьма пылкой, она категорически не выносила поцелуев, так что Васильев, заподозрив, что дело в его личной непривлекательности, специально сходил к дантисту, чтобы убедиться в отсутствии скверного запаха изо рта. Смотревший на него с сочувствием дантист (оказавшийся предпенсионного возраста и внушительной комплекции Беллой Лазаревной) не только вернул ему толику уверенности в себе, но и мимоходом истребил заведшийся между резцами кариес, что в преддверии долгого отъезда было весьма кстати.
Вряд ли он смог бы все это изложить по-французски своей новой знакомой, но для того, чтобы вообразить его чувства в этот момент, знать это необходимо. Ее звали Николь («У нас это мужское имя». — «Но вы ведь не спутаете меня с мужчиной?» — «К счастью, это абсолютно исключено»), и она совершенно явно с ним флиртовала. Васильев, не привыкший к настойчивому женскому вниманию, мысленно пустился, вовсе не подавая виду, в параноидальную конспирологию: сменяя друг друга, из потаенного угла сознания лезли какие-то замшелые страшилки: то казалось ему, что он робеющий разоблачения разведчик, то чудились ему многоходовые провокации, имеющие целью выставить его в дурном свете перед непроговариваемыми инстанциями, то он начинал опасаться сделаться жертвой некоей финансовой махинации, при том, что внешняя его сторона продолжала отпускать достаточно игривые реплики, от которых собеседница заливалась тем особен-ным глубоким женским смехом, который завораживающе действует и на самые крепкие натуры.
Наконец, решающая фраза была сказана — естественно, ею: если Виктор (с ударением на второй слог) так хорошо разбирается в ингредиентах миротона (в имени которого на этот раз послышалось что-то елейное), то не поможет ли он его приготовить? Чтобы не испортить столь удачные ингредиенты. Согласие подразумевалось, но заодно решилось и еще одно, сидящее как гвоздь в сапоге, затруднение: малая часть продуктов из его телеги перекочевала в ее, а случившиеся дублеты были просто выложены в ящик перед кассой, — когда он с отечественной щепетильностью собрался разнести их обратно по ларям, она вновь расхохоталась. В наказание он был отправлен за вином, которое выбирал спеша, иррационально побаиваясь, что она, наскучив ждать, уйдет, но подсознательно, может быть, и желая этого: как и для любого человека с устоявшимися привычками, предстоящее свихивание с привычных рельсов было более мучительно, чем желанно. Ему не хотелось показаться скопидомом (сам-то он пил вино из дешевых: дурного во Франции не водилось, а знатоком он себя не считал), но и гусарствовать было некстати — сам себя понукая и браня, он схватил в результате бутылку за тридцать евро, потом вернул ее, потом взял обратно — и в результате оказался у касс как раз в минуту, когда Николь паковала последнюю порцию снеди. Вино он оплатил сам.
Везя за ней тележку с пакетами, он искоса поглядывал на ее тонкие загорелые ноги в белых ладных кроссовках без носков, пытаясь — инстинктивно и исподволь — распалить себя заранее. Дело было не в привычном мужском страхе любовного конфуза (неотвязном для определенного типа личности), а в бессознательном взвешивании на внутренних весах — стоит ли предстоящее нагромождение неловкостей будущей (да и то не гарантированной) награды. Васильев был вовсе не из тех, кто хвастается любовными победами, в практическом смысле многомесячное монашество давалось ему легко, так что никаких — физиологических или социальных — причин
