Игры на свежем воздухе - Павел Васильевич Крусанов
Пётр Алексеевич полностью отдавал себе отчёт во всём, что видел. Он сел на днище лодки – видения не исчезали. Более того, реальность, сквозь которую рвалось иное, вела себя как театральные декорации на хорошо механизированной сцене – то и дело происходили сдвиги планов, на горизонте в полнеба вырастали несоразмерные масштабу окружающего пространства циклопические архитектурные конструкции, само небо меняло цвета, становилось лиловым, бутылочным или мраморным, с прожилками, и рисунок этих прожилок, точно живой, змеился, расползался, на глазах преображался в многоцветную фреску. В одно мгновение, стоило Петру Алексеевичу моргнуть, он обнаружил, что декорации исчезли – сразу за пределами куста возникла серая стена, на которую отбрасывала тень ветка лозы. Голая серая стена – поверхность для любой, самой немыслимой проекции. Она была явлена с такой силой достоверности, что Пётр Алексеевич испугался за свой рассудок.
Это длилось долго, должно быть минуту с лишним. Пётр Алексеевич попытался стряхнуть наваждение – не получалось. Все чувства его были включены и делали свою работу: он видел, слышал, вдыхал сырой озёрный запах и ощущал прикосновения холодного колышущегося воздуха. Потом план вновь дрогнул, сдвинулся, и вместо серой стены появилось бледное небо, а тень ветки стала просто веткой – чёрной прорисовкой на фоне ночной тверди. Однако страх не отпускал, он был понятным и осознанным – Пётр Алексеевич пытался контролировать реальность, но у него не получалось. Та вела себя как хотела, представляя в полном спектре, будто на демонстрационном полигоне, свою громадную, калейдоскопическую, неожиданно перекидывающуюся из формы в форму подлинность. Что она предъявит в следующий миг? Ведь у него в руках ружьё (Пётр Алексеевич держал в руках ружьё) – чёрт знает, что придётся делать и в кого стрелять. На гуся он держал в одном стволе картечь – а вдруг чувства обманут, подведут? Вдруг обознается и шарахнет в душу живу?
Мир вокруг был полон совершенно достоверных призраков, дразнящих ловчий пыл. То всплывёт на поверхность, покрутит вытянутой из панциря мордой и вновь уйдёт под воду черепаховый нырь, то спикирует с кликом давешний воздушный скат, то что-то большое и тёмное не то проплывёт, не то пробредёт в лунном свете на чистой воде, поднимая и опуская грушевидную голову с тремя мерцающими холодным сиреневым светом глазами…
Пётр Алексеевич, вместо того чтоб ущипнуть себя и рассыпать дива дивные, как в цифровом кино, на пиксели, тихонько прошептал:
– Прохудился самовар, потёк. Приехали.
Свой голос он услышал.
Кончилось представление только с рассветом, как кончается буйство нечисти с первыми (третьими?) петухами. Небо на востоке понемногу озарялось, и в какой-то миг ещё неверное его свечение разом одолело наваждение. Как только захлопнул двери чуждый мир, ушли и страхи. Так лопается воздушный шарик: вот он парит, большой и яркий, и – чох-кулачан! – нет его. И всё же что это было? Пётр Алексеевич пребывал в бессильной растерянности, как не освоивший матчасть автолюбитель перед заглохшим двигателем, из которого ушла к чертям животворящая искрá. Перед его глазами ещё стояли ночные видения: невероятные метаморфозы неба, странные растения, вступающие в состязание с земной ботаникой, рвущиеся из недр невиданные шампиньоны, диковинная живность, снующая, галдящая и молчаливо, с достоинством несущая грозные и изысканные формы. Пётр Алексеевич решил: разумнее всего списать явление на фокус утомлённого сознания – не дрёма и не явь, а так, мультфильмы…
Не успев толком отойти от пережитого, Пётр Алексеевич услышал шум крыльев, обернулся и увидел, что к его болванáм с явным желанием подсесть летит – один, второй, третий – табунок гусей. Он мигом снял ружьё с предохранителя и изготовился. Первый гусь, уже заходя на посадку, с опозданием заметил выставленные из прогляда стволы и оторопело завис над водой, отчаянно махая распростёртыми крыльями, – точно влепился в незримую стену. Готовый герб основанного Нильсом королевства. Пётр Алексеевич выстрелил, гусь шлёпнулся на воду. Остальные с криком метнулись в стороны. Подбитый гусь, однако, резво поплыл с чистой воды в сторону торчащей щетиной осоки. Пётр Алексеевич ударил из второго ствола – гусь уронил на воду голову и замер.
Тут же раздались три выстрела подряд из куста Пал Палыча, – должно быть, на его засидку налетел кто-то из рассеянной Петром Алексеевичем стаи.
Перезарядив ружьё, Пётр Алексеевич подтянул болотники и выбрался из куста за гусем. Из засидки ему показалось, что это гуменник, но нет – обычный серый гусь. Пётр Алексеевич вернулся в лодку и убрал трофей в рюкзак. Из куста Пал Палыча послышалось кряканье манка. Пётр Алексеевич извлёк свой, гусиный, и несколько раз кликнул.
В течение получаса он подстрелил ещё двух кряковых селезней, свиязь, чирка и лысуху с затейливыми перепонками на лапах – расплющенными, но не сросшимися. Несколько раз показывались гуси, но высоко. Потом птица опять пропала, как на давешней вечёрке.
Пётр Алексеевич было заскучал, но тут услышал всплеск рассекаемой воды и, оглянувшись, увидел, что к его засидке бредёт по затопленной болотé Пал Палыч, держа на весу мешок с уже собранными болванáми. Пётр Алексеевич поспешно вылез из куста и, едва не зачерпывая сапогами воду, направился к своей пластмассовой стае, где были и спящие, и кормящиеся, и сторожевые. Пока сматывал бечёвку и укладывал чучела в мешок, Пал Палыч уже добрёл до лодки, бросил на днище болванóв и раздутый, как колобок, рюкзак с добычей, после чего оценил ещё не убранную Петром Алексеевичем лысуху:
– У нас их ворóнами зовут – уж больно чарны. И мясо рыбой отдаёт – на любителя.
Пётр Алексеевич освободил верхушку куста от проволоки и распустил прутяной бутон, после чего они вместе вытащили лодку на воду.
– Тяперь я на вёслах, – сказал Пал Палыч. – Погреюсь малость, а то захолодел.
Спрятав лысуху в рюкзак, Пётр Алексеевич влез на корму, взял шест и, упираясь в неверное дно, принялся помогать Пал Палычу продираться по стелющейся прошлогодней траве залитой болоты́ к глубокой воде.
Солнце на треть поднялось над щетинящимся лесом горизонтом –
