Скоро конец света - Микита Франко
Только никакой борьбы не получилось. Потому что не нужна была эта борьба.
В холле меня ждали Анна и Бруно, и выглядели они так же, как в тот день, когда приехали забирать меня на каникулы: о чем-то перешептывались возле вахты. Я, не стесняясь посторонних взглядов, тут же бросился к ним: сначала кинулся обнимать Анну, потом Бруно. Они улыбались, обнимали меня в ответ и трепали по волосам, но что-то все-таки было не так – во всем сквозило неясное напряжение.
– Ты вещи взял? – Анна улыбнулась, но я успел заметить ее нервную интонацию.
– Сейчас схожу. А это вы меня забираете? Правда?
Но вместо ответа Бруно почти прикрикнул на меня:
– Faster, Оливер!
Обескураженный таким несвойственным ему тоном, я, слегка обиженный, все же поторопился за сумкой. Когда бежал обратно, кто-то крикнул мне в спину:
– Тебя забирают?
Я только отмахнулся: мол, тороплюсь. И услышал негромкое:
– Пока, Оливер.
Удивившись такому обращению, я резко остановился. Оглянулся: а это Костян, который когда-то в столовой бросил мне: «Не разговаривай со мной, спидозный». Ох, как все меняется.
– Пока, Костя, – ответил я и снова заторопился, завернул на лестницу.
Так и получилось: Костя, с которым мы в лучшем случае разговаривали пару раз, был единственным, с кем я попрощался в баторе.
Прибежал, а у взрослых все как в прошлый раз: бумажки для того, бумажки для сего, перепроверка документов. Только теперь здесь были и воспиталка, и завучиха, и какая-то незнакомая короткостриженая женщина с сережками до плеч, и все ужасно нервничали и раздражались. Даже Анна и Бруно прикрикивали друг на друга («Вот, клади это сюда, да куда ты положил, ты что, слепой!»). Потом кто-нибудь, кто больше накричал, говорил: «Извини», а второй говорил: «Да ничего», а потом они снова из-за чего-нибудь психовать начинали.
– Ты готов? – спросил у меня Бруно, и мне опять показалось, что он на меня злится.
– Да. А куда мы? В Америку?
– Потом, Оливер, пожалуйста, – жалобно попросила Анна. Прозвучало так, словно я только и делаю, что мешаю им.
Внутри меня все смешалось: радость, непонимание, обида на неясную мне грубость и страх, что все не по-настоящему. Или что я все напутал. Может, они меня сейчас привезут к чужому дому и скажут: «Ну все, Оливер, вот твоя новая семья, а мы поехали, удачи». Или привезут в свою съемную квартиру в Стеклозаводске, но только в гости, перед тем как попрощаться навсегда.
Когда все бумаги были рассованы по нужным папкам, Анна взяла меня за руку и потянула за собой на улицу. Уже оказавшись в такси, я понял, что не сказал воспиталке и завучихе даже «До свидания». Странно, вот так растешь рядом с кем-то много лет, а потом раз – и будто не было ничего.
В такси я еще раз попытался наладить контакт с родителями: спросил, куда мы едем, где их большая машина и, в конце концов, забрали они меня или нет? Но Анна только устало сказала:
– Оливер, если все получится, ты поймешь.
Я хотел спросить, что должно получиться, но интуитивно почувствовал, что и так всех достал.
Подышав на заиндевевшее окно, я протер себе небольшой кружок для обзора, чтобы следить за проплывающими мимо мерцающими вывесками: «Аптека», «агазин у дома» (буква «М» не горела), «Пельмени у Коляна». При мысли, что я больше никогда этого не увижу, мне стало по-приятному грустно.
– А мы будем сюда иногда приезжать? – снова спросил я, не выдержав молчания.
Анна, притянув меня к своему плечу, сказала:
– Есть такое стихотворение: «Никогда не возвращайся в прежние места…».
– Почему не возвращаться?
– Потому что, возвращаясь, думаешь, что все будет так, как раньше. Как в детстве. Когда казалось, что страна большая, людей много и все они добрые, а родина тебя любит. А теперь – вот…
Это ее «вот» снова заставило меня занервничать. А я ведь почти успокоился, что все складывается как надо: мы ехали дорогой до аэропорта, а в такие места всегда едут только с одной целью – улететь куда-нибудь подальше отсюда.
Перед стойкой регистрации снова началось нервное перекладывание бумажек и шиканье друг на друга. Мы простояли рядом с проверяющей девушкой час или даже больше – она постоянно уходила, звала других проверяющих мужчин и женщин, они вместе смотрели на наши бумажки, потом вместе уходили и опять возвращались. В конце концов выдали посадочные талоны, и я обрадовался, а Анна и Бруно – нет, они остались с такими же каменными лицами.
Все происходило как осенью: самолет (я опять проспал взлет), посадка, Ше-ре-меть-е-во, проход в здание аэропорта по трубе. Бруно купил мне булочку и чай в кофейне, и я ел, пока мы ждали открытия регистрации. Родители не ели ничего и выглядели так, будто тащиться со мной куда-то – это наказание. Потом открылись стойки регистрации, и мы пошли к номеру три, самые первые, но опять застряли, в отличие от всех остальных, – вокруг нас пассажиры быстро-быстро сменяли друг друга, а у нас снова началось сплошное копание в бумажках. Мужчина в форме работника аэропорта, который смотрел мой паспорт, тоже оказался некомпетентным и начал звать других мужчин и женщин в форме на помощь. Я все думал: на фиг ты вообще работаешь, если один ни в чем разобраться не можешь? И почему такие в каждом аэропорту?
Спустя час к нам вышла женщина, очень похожая на всех моих воспиталок разом, такая слегка за пятьдесят, волосы в пучок, тонкие выщипанные брови, и мы ей еще ничего не сделали, а лицо у нее уже было недовольным. И вот она спросила:
– В чем здесь проблема?
Мужчина, изначально принимавший у нас документы, занервничал в ее присутствии и путано объяснил:
– Вот тут… Опекуны… Ребенка в Америку вывозят…
Тогда женщина завопила, опрометчиво посчитав, что Анна и Бруно не понимают по-русски:
– В Америку?! Они что, не в курсе, что у нас приемных детей нельзя в Америку?! Разворачивай их, где они вообще этого ребенка взяли?
Тут у меня пол под ногами куда-то поехал. Я почувствовал себя так, словно меня вот-вот стошнит. Анна пыталась ей что-то
