Элвис жив - Николай Михайлович Романецкий
А потом Герыч попал в «Бэдлам», группу, которую Талесников замутил в числе других своих медиапроектов. Чем ему приглянулся Кулагин, одному богу было известно. Возможно, что именно этим самым внутренним стержнем… Однако нюх у Платона имелся – среди нескольких проектов, куда он вложился, именно «Бэдлам» в конечном итоге и выстрелил по полной программе. Далеко не у всех продюсеров так получалось. Многие попросту разорялись и сходили с круга. А Платон, небось, уже десять раз отбил вложенное.
Ну и Герыч, как выяснилось, оказался на своем месте. К тому же и кое-какие вещички выдавал, время от времени становившиеся весьма популярными у фанатов.
В общем, ему повезло. Если забыть о поговорке «Тому повезет, у кого петух снесет…»
Максим смотрел, как хозяин разливает по очередной порции водки, и молчал. Потом наконец отреагировал:
– Что ему от меня надо? Вроде как среди вас никто на сторону не свинчивает. Или?..
– Понятия не имею. – Герыч пожал плечами и поставил бутылку на стол. – Я не слышал, чтобы кто-то решил свалить… А какая, собственно, разница? От базара ведь тебя не убудет. Вдруг да и зацепишь пруху…
Он был, конечно, прав.
После Питера измученный сомнениями в собственной творческой потенции Максим вернулся назад, в Белокаменную. Настя-Фрейя была благополучно забыта, не оставив в душе по большому счету никакого следа. Слишком разными они оказались… Собственные хиты рождаться по-прежнему не хотели, и он жил подобно Герычу – на подменах.
Иногда они встречались с Бобом Рухшаном, когда тот приезжал в Москву. Правда, гастролировать тот уже не пытался, появлялся обычно на очередную презентацию, которую устраивало издательство, публиковавшее его книги. Иногда они выходили в «Новом тромбоне», и тогда вместе с Бобом прикатывал и Алекс Массовский. Правда, «Страной Рока» он больше не занимался, и потому Француз перестал ему быть интересен. Вот если бы сочинил стоящую прозу, глядишь, «Тромбон» бы и напечатал. Алекс помогал многим начинающим писателям – имелся у него издательский нюх…
В общем, раз в год встретиться с Рухшаном получалось. Сам Максим в Питере больше не появлялся – его теперь воротило от Северной столицы. Есть люди, которые на берегах Невы просто заболевают. Вот под такого и Максим косил, хотя если и было причиной здоровье, то вовсе не физическое. Вспоминать собственные неудачи никто не любит…
За стаканом Боб никогда о Фрейе не говорил. Француз – тоже. Это также были не те воспоминания, чтобы лелеять в памяти. Разочарования лучше забывать побыстрее.
Но однажды Максим все-таки не удержался.
– Как там Фрейя? – спросил он, когда накатили по очередной.
Рухшан выглотал содержимое стакана, закусил квадратиком шоколадки и только потом ответил:
– Спилась она. Не видел уже лет пять. Не справилась с характером. – Он размял вытащенную из пачки сигарету и закурил. – Думаю, зря ты уехал из Питера. Ты бы сумел взять бабу в ежовые рукавицы. А она бы точно добавила тебе творческой энергии. Мне так кажется.
В былые времена Максим бы возмутился и обложил Боба матом, но сейчас промолчал.
Кто знает, как бы могло сложиться, если бы ты поступил по-другому? Люди ванговать не умеют.
Больше они на эту тему никогда не разговаривали.
И жизнь катилась дальше тем же чередом, то со вспыхивающей в отдалении надеждой, то с вернувшимся привычным разочарованием.
В последнее время Максиму даже стала приходить в голову мысль, что стоит все-таки смириться и вернуться в родные пенаты. Родительскую квартиру в Южноморске он переоформил на себя, когда умерла мать. За квартирой присматривала тетя Зина, живущая в соседнем подъезде. Возможно, стоило бы все-таки продать семейное гнездо, но он не решался. В конце концов, с Москвой в жизни так все и непонятно, а в Южноморск всегда можно вернуться.
С другой стороны, ему иногда казалось, что потому и не везет, что он не обрывает все концы. Но попробуй тут угадай! Можно запросто оказаться и без собственного жилья, и без карьеры – никто нас на этом празднике жизни с распростертыми объятиями не ждет. А тут всегда есть куда уползти в случае полного краха – зализывать раны. Потому и не решался на продажу. Синица в руках – на черный день. По этой же причине он не сдавал квартиру постоянным жильцам. Только летом тетя Зина пускала туда на проживание отдыхающих – с условием, что все останется в целости и сохранности. Ну и кое-какое бабло перепадало и ей, и хозяину.
А еще ему казалось, что, продав квартиру, он кого-то обязательно предаст. Не то своих предков, не то самого себя…
– В общем, я бы на твоем месте непременно переговорил с Платошей. – Герыч разлил еще по стопке и поднял свою. – Ну, за успех нашего безнадежного дела!
– За успех!
Это была последняя стопка Француза в тот памятный вечер. Потому что он позвонил продюсеру, не отходя от кассы. И Герыч одобрил такую решительность.
* * *
Талесников назначил Максиму встречу уже через день.
Офис продюсера оказался не особо крутым. Третий этаж в не слишком престижном бизнес-центре, самая обычная мебель. В общем, никакого выпендрежа. И это в момент, когда большинство всячески стремится продемонстрировать свою крутость. И очень быстро… разоряется.
Ходить вокруг да около продюсер не стал, сразу взял гостя за хобот.
– Дело у меня к тебе, Француз. Серьезное. Но пока строго между нами, никакой пыли по сторонам! Договорились?
– Договорились, Платон Иосифович.
Талесников предложил ему самую обычную сигарету «ричмонд», закурил и сам. Судя по всему, сигар – еще одного предмета выпендрежа – тут не водилось.
– Кирилл, наш режиссер по свету, ложится в больницу. Насколько я знаю от лечащего врача, он оттуда уже не выйдет. А если и выйдет, то не скоро сможет к работе приступить. Химия там, то-се… В общем, думаю, тебе понятно, какая складывается ситуация. И я хочу предложить его место тебе.
У Максима отвисла челюсть. Хорошо хоть, горящая сигарета в этот момент оказалась в пальцах.
– Э-э-э… Вы полагаете, из меня выйдет осветитель?
Предложение было настолько неожиданным, что он даже не подумал о печальной судьбе Кирилла. Все-таки человек – существо эгоистичное, своя рубашка всегда ближе к телу.
Талесников мягко улыбнулся:
– Во-первых, попытка не пытка. Кто знает? Ты же этим делом никогда не занимался. А во-вторых, я – человек предусмотрительный. В свое время, насколько мне известно, ты подавал неплохие надежды. Не удивляйся – я читал о тебе
