Полиция памяти - Ёко Огава
До меня наконец дошло: он спрашивает о ежедневнике, а вовсе не о ковре. Тогда бояться нечего! В ежедневник я ничего важного не записывала. Сплошные походы в химчистку, городские субботники да визиты к зубному.
— Исчезновение календарей означает, что мы более не нуждаемся ни в датах, ни в днях недели. Уж вы-то прекрасно знаете, что происходит с теми, кто хранит исчезнувшие вещи… — Он пролистал ежедневник — наскоро и без особого интереса. — Все это должно быть немедленно уничтожено.
Сказав так, он достал из кармана шинели зажигалку, чиркнул колесиком и, дав ежедневнику разгореться как следует, выкинул его в реку за северным окном. Меж расставленных ног мужчины просматривался ковер в кабинете. А мой ежедневник, крутанувшись в воздухе, рассыпался на искры, как фейерверк. Огненные спирали медленно растворились во мраке. Снизу раздался короткий всплеск.
И в этот миг — будто сам этот всплеск послужил сигналом, о котором все договорились заранее, — старший по званию рявкнул:
— Закончили!
Мигом покинув свои места, вся банда выстроилась в коридоре и замаршировала по лестнице вниз. Не сказав нам ни слова, не вернув на место ни ящичка, ни дверцы на раскуроченных шкафах, они вышли вон, побрякивая оружием на бедрах. Не в силах больше терпеть, я рухнула на грудь старику.
— Ну вот и пронесло… — пробормотал он с улыбкой. А задранный угол ковра все смотрел вслед ушедшим ботинкам.
* * *
Мы выглянули на улицу. Шинель за шинелью, служба зачистки выходила из домов, забиралась в свои фургоны и готовилась к отбытию. Все соседи, каждый из тени своих ворот, провожали ее глазами. Холодный снег ложился на их щеки, шеи, руки, но они, казалось, не замечали его. Пока в людях живут напряжение и страх, им не до холода.
Лучи от фар, мешаясь с огнями фонарей и белизной снегопада, рассекали ночную тьму. Несмотря на силуэты соседей, маячившие повсюду, на улице стояла такая тишина, что было слышно, как снег с шуршанием рассекает воздух.
Внезапно от дома справа отделилось три тени. Хотя лиц было не разглядеть, все трое шагали по снегу, бессильно согнувшись. А тайная полиция, поблескивая стволами, подгоняла их в спину.
— Никогда бы не подумал, что в этом доме кого-то прятали! — проскрипел в ночи голос бывшего шляпника.
— Говорят, что и муж, и жена входили в подпольную группу, которая помогает таким бедолагам, — отозвался кто-то еще. Слово за слово, соседи начали обсуждать последние слухи.
— Так вот почему эта парочка не хотела с нами общаться?
— Вы только посмотрите. Совсем ведь ребенок еще!
— Ох, бедняжка…
Мы же со стариком стояли, держась за руки, на пороге и молча смотрели, как эту троицу запихивают в крытый брезентом кузов. И действительно: то была пара супругов, обнимавшая всеми руками мальчика лет пятнадцати. Уже довольно рослого, хотя помпончики на его вязаном шарфе выдавали в нем подростка.
Брезентовый занавес опустился, и колонна фургонов умчалась с глаз долой. Соседи разошлись по домам. И только мы со стариком все стояли, рука в руке, и вглядывались в заснеженную мглу.
* * *
Ту ночь я прорыдала в убежище. Никогда в жизни мне еще не приходилось лить слезы так долго без остановки. Конечно, я должна была радоваться тому, что ничего не случилось с R, но не могла сдержать эмоций, уносивших меня прочь от самой себя.
Хотя и не знаю, точно ли передает слово «плакать» то, что со мной творилось. Дело не в горечи. И даже не в шоке от пережитого. Просто самые разные мысли, накопившиеся в моем сердце с тех пор, как я укрыла у себя R, вдруг превратились в слезы и хлынули наружу. И остановить их было невозможно. Сколько я ни повторяла себе сквозь зубы, что нельзя показываться ему в таком жалком виде; сколько он сам ни утешал меня — бесполезно. Все, что я могла, — это сжиматься в комок, опустив лицо, и заливаться нескончаемыми слезами.
— Надо же. Я впервые радуюсь тому, что это убежище такое маленькое… — пробормотала я, не поднимая головы от кровати.
— Почему?
Он сидел рядом и, не представляя, чем еще меня успокоить, просто гладил по волосам и плечам.
— Потому что в тесноте люди чувствуют друг друга острее. Иногда по ночам я просто не могу оставаться одна. Вот как сейчас… И тогда мне гораздо спокойнее в таком вот крохотном закутке.
Покрывало под моей щекой было теплым и влажным от слез. И посуду, и раскладной столик он уже куда-то убрал, в каморке снова царил порядок. Лишь слабый аромат моего тортика еще витал в воздухе, напоминая о прошедшей вечеринке.
— Ты можешь оставаться здесь сколько хочешь. Второй раз за сутки они точно уже не явятся, — сказал он, наклоняясь и заглядывая мне в лицо.
— Простите меня, — сказала я. — На самом деле это я должна вас утешать…
— Ну что ты говоришь! Для тебя эта ночь была в тысячу раз ужасней. А я просто сидел здесь тихо, как мышка, и все.
— Но их ботинки грохотали прямо у вас над головой! Вы же все это слышали, так?
— Да, конечно, — кивнул он.
— Когда мы вылезли, я не успела расстелить ковер как положено. Один уголок так и остался немного задран. Ну, все, думаю. Если заметят, нам крышка. Отвернут его чуть побольше — и добро пожаловать в ад… Как же это гадко, когда целые судьбы зависят от несчастного ковра! Я чуть с ума не сошла, так хотела сорваться, подскочить к этому чертову уголку и топтать, топтать его, пока не захрустит половица! Но, конечно же, не посмела. Просто смотрела туда и дрожала, как перепуганная зайчиха…
Все время, пока я болтала, слезы текли не переставая. Самым удивительным было то, как мне удавалось и связно говорить, и плакать одновременно. Мои чувства, слезы и слова будто разом выплескивались из отдельных, не связанных между собою морей, до которых мне было не дотянуться.
— Ну вот. А я и не знал!.. И все это из-за меня, подумать только!
Он опустил взгляд на электрокамин у кровати.
— Да нет же! — всхлипнула я. — Вы ни в чем не виноваты! И плачу я не из-за вас. Уж поверьте. Если бы я боялась этих зачисток, с самого начала не стала бы вас укрывать… Так чего же я плачу? Не знаю. Сама не могу объяснить. Только реву еще безнадежней…
Я подняла голову над покрывалом, убрала волосы с
