Предчувствие - Анатолий Владимирович Рясов
А пока отмотаем ленту магнитофона назад и взглянем еще раз на седьмой эпизод. Вспомните это: «Наконец, переждав беготню, Петр выйдет наружу, медленно устремившись навстречу заштрихованным моросью кварталам. Вернее, сперва окажется внутри необъятного железнодорожного храма с зарешеченным куполом. В сгустке теней. Раздающийся из репродукторов речитатив станет ударяться о стены и витрины, множиться в отражениях, менять тембр, обрастая новой каменно-стекольной резкостью…» Сколько пророческой горечи послышится в этих словах! Сколько раздора! Воздержимся от чрезмерного нарциссизма, но веселого ныне и правда будет все меньше. Точнее, шутки не иссякнут, но станут чем-то вроде дырявого покрывала, тщетно пытающегося скрыть болезненную нищету обстановки. Анекдотом, которому никто не засмеется. Или же ухмыльнется, но уже безо всякой веры в смех. Да, радостного и вправду будет мало. Теперь Петр будет проводить все дни у изголовья кровати, на которой скоро успокоится Альма.
Эпизод шестнадцатый,
по большей части он будет представлять собой цитату из мало кому известного поэтического текста
Минуту внимания! Впервые мы готовы представить на ваш суд стихотворение Петра Алексеева. Это давний его текст, написанный еще до переезда в Столицу и впоследствии принятый к публикации редакторами уже не раз упомянутого и безвременного почившего журнала «Гуманитарная прагматика».
* * *силуэты в брезентовых дождевикахпрорастут волокнистыми лицами.рассеиваясь,туман обнажитих рельеф, их извивы,их чарующую хромоту.и еще –серебристые стволы их винтовок(иней скроет ржавчину).скоро, очень скоровсе съежится,похороненное льдом.на долгие месяцывсе покроется густой белизной.как идеально точное отражение моего слабоумия.профили исчезнут.винтовки не выстрелят.но мир продолжитедва слышно говорить,забыв о слушателе.произносить неясные слова –плаксивым, спотыкающимся голосом.вязкая пена не перестанетдыбиться.а слушатель провалитсяв сонпод аккомпанементгрохочущей в наушниках музыки.я буду этим слушателем?гм.Что ж, знатокам эта манера письма едва ли покажется откровением. Вместе с тем внимательные читатели отметят не лишенную любопытства смесь вычурных метафор и поэтической лаконичности, тягу к назывным предложениям, наконец – нарушающую привычный декаданс иронию. Воздержимся от более детального комментария. Отметим только, что определение «неофутуристический», предложенное критиком Шакуршиновым, по меньшей мере неоднозначно.
Самому Петру уже разонравятся и сам текст, и еще больше идея его публикации. Единственным оправданием стихотворения останется его грамматика. Но как раз до этого аспекта никому из читателей не будет ровным счетом никакого дела. Не страшно, Петр сможет пережить это безразличие. Произойдут и куда более недобрые события. Продолжим.
Эпизод семнадцатый,
он будет повествовать об угасании Альмы
Мысли, двоеточие. Затем текст с новой строки. Он станет четче, если прочесть его вслух несколько раз. Но, кроме Петра, никто, конечно, не станет тратить на это время.
Прости меня, ибо я согрешу. Рано услышь голос мой – рано предстану пред Тобою и буду ожидать. Открою уста мои в притче и произнесу гадания из древности. Услышь взывающий голос мой, помилуй меня и внемли мне. Тесен дом души моей, чтобы Тебе войти туда: расширь его. Что Ты для меня? Сжалься и дай говорить. Поди, стрела, железом в землю, цевьем в древо, во свою матерь – во древо, а перьем во свою матерь – во птицу, а птица в небо, а клей во свою матерь – в рыбу, а рыба в море, а железом во свою матерь – в землю, из земли взято, в землю и поди. Храни меня, как зеницу ока; в тени крыл Твоих укрой меня. Искуси меня и испытай меня; расплавь нутро мое и сердце мое; и потом пусть наново застынет оно. Да смятутся от посрамления своего говорящие мне: «Хорошо! Хорошо!» Долго ли будешь смотреть на это? Отведи душу мою от злодейств их, ото львов – одинокую мою. Да будут они, как пыль в вихре, как солома пред ветром. Да постыдятся и посрамятся ищущие меня прежнюю; да обратятся назад и покроются бесчестием умышляющие мне зло. Пусть же пищей шакалов станут они. Услышь слова мои, уразумей помышления мои. Буду славить Тебя всем сердцем, возвещать все чудеса Твои. Прииди и вселися в мя, и очисти мя от всякия скверны. Доколе мне мучиться? Вызволи меня, смилуйся надо мной. Услышь молитву мою и внемли воплю моему; не будь безмолвна к слезам моим, ибо странница я у Тебя и пришелица, как и все матери мои. Вот уши сердца моего пред Тобой: открой их и скажи душе моей: «Я спасение твое». Я побегу на этот голос и застигну Тебя. Не скрывай от меня лица Твоего: умру я, не умру, но пусть увижу его. Помилуй меня, ибо я немощна; исцели меня, ибо кости мои потрясены. Призри на меня и помилуй меня, ибо я одинока и угнетена. Доколе будешь забывать меня вконец, доколе будешь скрывать лице Твое от меня? Ибо в смерти нет памятования о Тебе: во гробе кто будет славить Тебя? Ибо Ты не дашь святому Твоему увидеть тление. Твое знание, пронизающее меня насквозь, теперь мне нужно добраться до этого знания, только зная Тебя, я смогу узнать себя. Как люди уснут, трижды поклон. Возьми топор да косача, яйцо и свечу возьми и зажги, неси на посолонь, а топор по земле тяни, а в другой руке свечу неси, и косача за горло, и яйцо. Придешь свечу с огнем поставить и яйцо, а косача убить ножиком. Пошлет с небес и спасет меня; посрамит ищущего поглотить меня; пошлет милость Свою и истину Свою. Скоро уже окажусь в лучах Ее неописуемого сияния, скоро откажусь от всякой привязанности, от всякой памяти. Скоро отброшу все, скоро сольюсь с Ее светом. Она пошлет мне слово Свое, и все растает; подует ветром Своим, и потекут воды. Сойдет, как дождь на скошенный луг, как капли, орошающие землю.
И Альма продолжит.
В самом начале еще сложно будет понять, как именно разрастется рана, как она расширится, как по капле Боль присвоит все, казавшееся собственностью, как выльется наконец за пределы тела и заслонит весь мир. Боль не будет сопровождать тебя, скорее ты сама на какое-то время превратишься в ее соглядатая, но скоро и это исчезнет, ты станешь просто местом Боли, а она перестанет
