Сказки о любви - Зульфия Талыбова
Вскоре вокруг горящих угольков разлилось настоящее наводнение! Снег все таял от их жара, а вода текла и текла, пока не пропитала землю… И вылилась она дождем в царство тьмы прямо на макушку самого главного демоненка!
– Вот бесы-балбесы! – ворчал он. – Устроили тут потоп! Бумаги залили! Не нужны мне такие черти! На земле оставайтесь! Вот вам наказание! Ходить в мешке из костей целый век! А как помрете, я вас и поджарю хорошенько на адской сковороде!
Он зловеще расхохотался.
– Кхе-кхе, – рядом кашлянул хилый старенький чертёнок-секретарь.
Он сидел в отверстии поясничного позвонка – импровизированного стола – и разглядывал какие-то бумаги. У него была длиннющая тоненькая борода, конец которой он использовал как писчее перо, макал его в густую темно-бордовую жидкость и что-то писал на пергаменте.
– Габриэль и Роберта… Эх, столько планов на них было… – бубнил он. – Ваше темнейшество, а ежели эти чертята наверх попадут, как жизнь отживут?! Минуют адскую сковороду!
– Ещё большее наказание! Ха-ха-ха! – взревел он. – Где это видано, чтобы бывшие черти наверх отправились!
– Как жизнь земную отживут, туда и попадут… – пробормотал чертёнок-секретарь. – Так что с ними, хозяин? Куда распределять-то? Какую печать ставить? Я-то думал, мы их предводителями в жаровню поставим! Особенно Роберта надежды подавала…
– Никаких жаровен! Никаких печатей! Раз вляпались в это омерзительное совсем нечертиное чувство, вот пусть и расплачиваются изгнанием на землю! Так и пиши: изгнаны на землю! А я подпись поставлю!
– Как скажете, ваше темнейшество!
***
Люся рыдал как младенец. Только он замолкал, дабы сделать передышку, Игор начинал рыдать ещё горше. И так они по очереди предавались горю – оплакивали Габи и Бобби. Тут по всей печке раздался голос, словно из рупора. Игор и Люся резко замолчали, прислушиваясь.
– Два изменника изгнаны на землю. Роберта и Габриэль…
Голос ещё что-то сказал, но Игор и Люся не слушали. Расхохотавшись, они крепко обняли друг друга. Дети спасены!
***
Много лет прошло с тех пор. Игор и Люся место жительства не меняли: не в их годах нестись стремглав навстречу приключениям.
Хозяином их был молодой человек, а вскоре он привел в дом свою возлюбленную.
Вместе им нравилось улечься на траве в саду и, обнявшись, глядеть на небо.
– Знаешь, мне пришла в голову забавная мысль! Посмотри на луну внимательно. Что ты видишь? – спросила она.
– Э-э-э… Женский лик?
– Серьёзно? Я тоже!
– Да. Она похожа…
– … Э-э-э… Оперная…
– Певица! Ха-ха-ха!
– В самом деле! Глянь, она, словно взяла минорную ноту, но не успела ее спеть и застыла навеки! И невидимые слёзы катятся по мраморным ланитам… Забавно!
– Удивительно, я тоже об этом думал!
– Просто мы с тобой прилетели с одной чудесатой планеты!
– Согласен! Может, напишешь об этом?
– Обязательно!
Матерь Несчастных
Я лежала неподвижно. Передо мной висели часы, и я весь вечер не отрывала взгляд от секундной стрелки. Она двигалась синхронно с моим сердцебиением. Вот бы уже остановилась, и я умерла: утомила эта жестокая пытка…
Я ждала… Послышалось шуршание у двери: казалось, кто-то крался снаружи. Мимолётно в нос ударил запах мокрой земли, дождя, чайной розы и… смерти. Я закрыла глаза, окунулась в этот манящий аромат и четко ощутила, что кто-то умер. Так пахла моя мёртвая (вот уже лет пятнадцать) радость. Она представляла собой чайную розу, ее нежные бутоны ещё не сгнили, и истончали лёгкий немного терпкий сладковатый аромат. Застарелый. Она похоронена глубоко под землёй, но она словно ещё живёт, словно надеется на спасение и ждёт, когда тяжёлые комья земли исчезнут, и вновь ее лепестки понежатся на солнце.
Но пока она томится под землёй, а та, что похоронила ее, спешит ко мне – моя названная мама.
И вот тонкие ароматы розы притупились, а от двери сильнее потянуло запахами сырой земли, дождя, скошенной травы и похорон. Последний усилился и почти затмил другие ароматы.
Слезы брызнули из глаз: я наконец-то дождалась ее. Мой тайный друг, моя смерть, моя названная мама снова пришла ко мне. Я чую ее запах – нежный запах трупной застарелой грусти. Так пахнет воздух в доме, который покинули на несколько недель, оставив в нем срезанные розы в хрустальной вазе. В ней налита вода, чтобы цветы медленнее и мучительнее умирали. И свет там не горит, и ни одной души… Этот запах немного пугающий, но такой родной и любимый.
Секундная стрелка и не думала останавливаться, как и мое сердце. Пусть – явилась темная гостья, но я пока не хочу умирать.
Вот она тихонько почти на цыпочках подкралась к двери. Я услышала громкий шорох, будто что-то скрепки по потолку – она слишком высокая, задевает потолок макушкой. И вот она осторожно постучалась костлявой рукой.
– Эй, есть кто?! – спросила тихонько.
– Ты пришла? – я, плача на ходу от радости, бегу к ней, спотыкаясь о разбросанные вещи.
– Пришла, пришла… – она кряхтит, – к тебе, родненькая, как по расписанию…
И вот она встала передо мной: высокая – метра два с половиной, но вся скрюченная, в чёрных рваных одеждах. Ветхая ткань просвечивала, и я увидела, что под ней одни кости. Она – сплошной скелет, и вид ее ужасающий, жуткий. Но я знаю, как мягок ее голос, как может улыбаться ее безжизненный череп, как она прихрамывает на одну ногу и иногда так нелепо трогает себя за крестец, будто он разболелся. Вид ее ужасен, её предназначение – пугать тоской, вгонять в дикую печаль и панику, но только я знаю, какая она добрая и ласковая. Вот она взглянула на меня пустыми чёрными глазницами, и из них светящимися тоненькими струйками опустились слезы на скулы.
– Мое ты сердце несчастное, печалинка моя, опять тебе одиноко?
– Одиноко, одиноко! – я, рыдая, крепко обняла ее похрустывающий скелет.
– Как это мы с тобой похожие такие вышли, – бормотала она, гладя костлявой кистью мои волосы. – Я предназначена пугать, но только лишь притворяюсь страшной, мне так неохота людей в страх вводить… Вот и болею периодически от того, что притворяться приходиться постоянно. И ты такая же: все засмеивать научилась, обо всем хохочешь как ненормальная, а внутри ревешь белугой. Хохотушкой прослыла, а на самом деле – вот она я – твоя печаль вселенская пришла… Звала меня, да?
– Звала, звала… – плакала я. – Спасибо тебе, Мама несчастных, спасибо, что хоть ты у меня есть, хоть тебе я могу поплакаться и не притворяться, что мне радостно на радость другим. Ведь эти другие не хотят меня знать грустной и печальной. Им не нужна я такая…
– А мы будем пить чай?
– Конечно, хочешь, я даже помою кружки?
Я усадила любимую и единственную гостью за стол. Он был сплошь заставлен грязными стаканами, липкими от сахара ложками да крошками от сушек и хлебцев. Сама быстренько вымыла посуду, что
