Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников
Взвыли ослепшие от слез и горя женщины, накинулись на бесовское отродье, ужаснув своим исступлением и жестокостью самого Клейменова. А когда опомнились и пришли в себя черные вдовы, то зарыдали еще несчастнее и кинулись скорее от этого злосчастного места. Добивать никого не пришлось.
Восстание подавляли силами регулярной армии. Улизнувший от возмездия Емеля привел отряд красноармейцев на конях и с пушкой. Из опасения засады или специально для острастки, отряд остановился на бугре напротив того же обрыва, чтобы с высоты гвоздить из орудия по селу. Один из снарядов попал в колокольню, но, волей Божией, не разорвался, а только сотряс купол, отчего раскачался большой колокол и забухал набатно: бам, бам, бам!
Другой снаряд разорвался на школьном подворье и убил сторожиху Настю. Третий – поджег чью-то усадьбу. Четвертый...
Когда давно оставленное клейменовцами и совершенно беззащитное село заполыхало во многих местах, из проулка между избами, навстречу выстрелам и опасности, выступила под белым флагом процессия седоволосых во главе с батюшкой Адамом.
«Помилосердствуйте детей ради, товарищи-граждане! – упали на колени перед красным отрядом старики. – Полностью сдаемся».
«А куда вам, свиньям, деваться! – расквасил ухмылкой рожу Емеля и, многозначительно дунув в ствол своего нагана как в свисток, добавил: – Контрреволюционное казачество и его приспешники подлежат поголовному искоренению, как чуждый пролетариату класс». И, чтобы не откладывать исполнения угрозы на потом, арестовал парламентеров вместе с непричастным к казачеству, но опасным своими призывами к милосердию отцом Адамом. К искоренению казачества и причастных к мятежу мужиков приступили не откладывая.
«Казаки – опора самодержавия и контрреволюции, а потому подлежат рассредоточению и расселению в специально отведенные для этого местности, а запятнавшие себя выступлениями против власти – заключению в исправительные лагеря», – с упоением цитировал директиву Москвы Емеля Казаков, не забывая добавлять при этом, что несмотря на свою фамилию, унаследованную от деда, казаком себя не считает, поскольку бабка была из ямщицкой семьи, а другой дед и вовсе ссыльнокаторжный поляк. И хотя ходили правдоподобные слухи, что пан Грудзинский был лишен всех гражданских прав, имущества и сослан на вечное поселение за растрату казенных денег, напомнить о его заслугах Казакову никто не осмеливался, а потому Емеля благополучно пребывал в ореоле наследственного борца с режимом и старался жесткой рукой подтвердить свою преданность партии.
Попритихли села и станицы над Иртышом, выдохлась в мужиках боевая закваска, а точнее, и мужиков стоящих мало осталось: храбрые погибли на фронтах германской, буйные – сложили головы на гражданской, вольные ушли с атаманом в Китай, непокорных перебили, пересадили и выслали, а отчаянные скрылись в лесах и буераках. Остались хилые, хворые, увечные да такие, что ни украсть, ни покараулить не способны. Да еще лодыри и горлопаны. А над ними, как кочет над хохлатками, кукарекал красноперый Емелька Казаков: «Раскулачить! В трибунал! В Соловки! Выслать!»
Возвратившийся с лесоповала Иван знакомой станицы не признал. Одни дома стояли с забитыми окнами, в других хозяйничали переселенные хохлы, у третьих слышался рев, плач и грузились подводы – это по плану расказачивания насильно высылалась на Тобольский Север очередная семья.
По ночам в станице спали тревожно, ворочались и вздрагивали при каждом стуке: не с выселением ли нагрянули? Угрозы Казакова не миновали ушей Ивана, и потому он не слишком удивился, когда дождливой весенней ночью в дверь тихонько стукнули. Не зажигая лампы, Иван шагнул к двери и откинул крючок. Тяжелое полотно двери тотчас распахнулось, и в нос Ивану уперся наган: «Чужие в доме есть?» «Откуда им быть», – прохрипел от неожиданности Иван. «Тогда не шуми и огня не зажигай, – Евсей Клейменов стянул набухший брезентовый плащ и сел к столу. – Чаем не напоишь?» «Пиво будешь? – предложил Иван. – Марья сварила свежее». «И того лучше, – согласился Евсей, принимая объемистый жбан. – Садись со мной, покалякаем. Не жалеешь, что Емельку от проруби упустил? Перед Богом и людьми за антихриста не совестно? Слезы сиротские тебе не отрыгаются?»
Клеменов пил пиво и, с треском отдирая чешую с вяленого язя, не переставал допрашивать. «Обратно не повернуть...» – заикнулся было Иван. «Теперь и сам вижу, что опоздали, а ведь как хотели верх взять, каких ребят положили – не вернуть. И других таких уже больше никогда в России не будет. Один Незнамов чего стоил. Слышал про Незнамова?» – «Это который в барабинском «Заготскоте» 600 миллионов взял и хотел крестьянскую сибирскую республику установить? Говорят, арестовали их всех». – «Не всех. Кое-кто ушел, – туманно намекнул Клейменов. – Всем уходить до поры надобно. И ты не отсидишься: против тебя у Емели хорошая улика есть. Помнишь, как признался, что утопил политического?» «Да мало ли что со страху соврешь, – возразил Иван. – Зато я самого Емелю почти что спас». – «Не ты его спас, а сам он убежал. А потому Емеля красный герой, а ты белая гнида, контра и элемент. И, значит, тебе дорога в Соловки, а ему на твою лежанку. Все знают, что он на твой дом зарится».
«Ну и куда ты теперь?» – поспешил перевести разговор Иван. «Туда, куда всех лучших казаков новая власть спровадила». – «В могилу?» – не понял Иван. «Нет, пока еще поживем, – не согласился Евсей. – На Север пробираюсь, он большой, есть где укрыться». «Найдут», – усомнился Иван. «Не скоро в глушь доберутся – может, и поживем еще без Советов. Тебе тоже решаться надо – лучше самому съехать, чем ждать, когда ограбят и по этапу пошлют. Денег на переезд дать?» – Клейменов вынул из кармана горсть золотых пятерок и зазвенел ими в ладонях. «Убери, – отстранился Иван, – тебе самому сгодятся». «Мне не сгодятся, – отрезал Евсей. – Это из общего котла деньги, а я их хранитель. Если не хочешь со мной – не надо. Тогда лодку мне продай – у тебя три». «Челнок продам, – согласился Иван. – Плыви с Богом, спасайся».
Спровадив ночного гостя, Иван долго ворочался на лавке, не мог уснуть: мешали думы. Вспоминался тот беглый политический, с которого пошли у Ивана неурядицы. Не мог понять, зачем тому беглому арестанту понадобилось доставать из воды утопающего конвоира,
