А. Шерман - Белый яд. Русская наркотическая проза первой трети ХХ века (сборник)

К этому времени относится замечательное явление: с окончательным ослаблением воли и активной мысли ослабели нравственные чувства. Дело в том, что я чувствовал себя очень дурно и был положительно уверен в печальном исходе опыта; и несмотря на мысль о смерти, у меня явилось самое ничтожное тщеславие: я бредил — и напрягал все усилия, чтобы сказать в бреду что-нибудь умное или замечательное; я думал, что умираю — и меня мучило желание умереть красиво. Одним словом, с ослаблением воли и активной апперцепции, исчезла и нравственная сдерживающая сила; низшие эмоции — страха, желания жизни, тщеславия — сохранились и даже усилились, высшие же исчезли.

Но органические страдания все усиливались. Постепенно все мои мысли, все посторонние чувства исчезали, оставалась одна непрерывная боль, которую я не мог точно локализировать. Я чувствовал, что нахожусь в каком-то темном и бесконечном пространстве, наполненном моими же представлениями, или вернее, — моими страданиями. Эти образы быстро скакали один за другим, и каждый ударял мне в сердце. По спинному мозгу пробегали огненные струйки; желудок схватывали судороги.

По временам я приходил в себя, и мне казалось, что я возвращался из какого-то страшного странствования по загробной жизни; раз это сознание было особенно сильно: мне буквально показалось, что я воскрес, и радость реальной жизни охватила меня с такой силой, что я заплакал от счастия. Но эти моменты продолжались недолго. Ночь безумия опять охватывала меня, и я опять переносился в темный, бесконечный, холодный и неопределенный мир. Я часто старался удерживаться от этого, но активная мысль совершенно ослабела: я не мог ни на чем сосредоточиться. Только делая какое-нибудь произвольное движение рукой или ногой, я мог на несколько секунд оставаться в действительном мире. Вероятная причина этого — теснейшая связь воли, направляющей движение, с активной апперцепцией.

Обессиленный физической, а особенно психической болью (должно быть подобной меланхолической), я стал, наконец, впадать в сон и забытье. Движения мне были невыносимы. Меня уложили спать. Сколько времени продолжался сон, я не знал[3]; я чувствовал полное утомление; прежние дикие галлюцинации пролетали только изредка и как бы вдали. Замечательно, что, несмотря на сон, я ясно слышал, как говорили в соседней комнате, но понимать слов не мог.

Вдруг я проснулся и все мгновенно изменилось, — я был опять совершенно здоровым и прежним человеком. Этот переход до такой степени удивителен, что я могу пояснить его только через сравнение. Когда Данте сошел до конца ада, мир внезапно для него перевернулся: звездное небо было не внизу ада, но над ним; когда я дошел до конца сна, мир внезапно для меня перевернулся: то, что казалось ужасной действительностью, стало ничтожной галлюцинацией, занявшей скромное место среди прочих воспоминаний о пережитом. И это внезапное умаление ужасного было так странно, что, проснувшись, я прежде всего рассмеялся.

Некоторая слабость мысли сохранилась еще и на следующий день… Я не узнавал дома и улицы, где жил, забывал все вещи и т. под. Но все это было лишь следствием душевной усталости и той силы, с которой пережитое во время опыта вновь привлекало меня. Неприятного или безумного в этом состоянии не было уже ничего.

В 7 час. 30 мин. вечера Н. Л. принял 6 гран cannabis indicae в пилюлях.

7. 30. Пульс 94 в минуту. Ощущение утомления. Общее состояние — приятное.

7. 38. Определение времени реакции при внимании, обращенном на возможно быстрое произведение движения[5]. Хроноскоп показал следующие величины, которые мы сопоставляем с величинами, полученными при нормальном состоянии (незадолго до приема гашиша)[6]:

7. 40. Все предметы кажутся ближе; они рисуются резче, отчетливее, лучше.

7. 47. Ощущение увеличенной мышечной силы, в связи с общим повышением чувства жизненной энергии.

7. 48. Определяется время реакции, при внимании обращенном на возможно быстрое восприятие данного внешнего раздражения. Получены следующие величины:

7. 50. Чувство равновесия нарушено. Общее состояние продолжает быть приятным. Внешние предметы кажутся движущимися, именно благодаря чрезвычайно усилившейся восприимчивости к иннервационным ощущениям (ощущения движения глаза и головы не соответствуют более перемещению предметов в поле зрения).

7. 55. При закрытых глазах являются зрительные галлюцинации, а именно в виде простых геометрических фигур.

8. 3. Определяется длина волн чувственного внимания. Берется предельно малое зрительное впечатление (крайние полосы на вертящемся массоновском круге), и Н. Л. со вниманием фиксирует их, благодаря чему эти слабейшие ощущения являются усиленными. Регистрируя хроноскопом эти последовательные (мнимые) усиления, определяем длину волн внимания[7]:

8. 7. Начало чрезвычайно сильных галлюцинаций; они — геометрического вида.

8. 8. Опыты над так называемой «лестничной фигурой» Шнейдера (Treppenfigur)[8] дают следующую продолжительность для непроизвольной смены представлений:

8. 12. Наблюдения над быстротой смены активно воспоминаемых представлений[9] (объект — вышеупомянутый вращающийся круг Массона):

8. 15. Начало тягостных ощущений и общего недомогания. Производятся опыты для определения точности в оценке протяжений по движениям (руки). Н. Л. чертит, с закрытыми глазами, ряд линий, которые ему кажутся равными одному русскому дюйму, причем получаются следующие величины:

Действительная же длина русского дюйма 25,4 мм.

8.23. Пульс 92. Голова очень горяча.

8. 25. Чрезвычайно обильное потоотделение.

8. 34. Временное улучшение общего состояния. Опыты над цветовым контрастом показывают его неизмененным. После возобновления болезненного припадка Н. Л. заявляет, что в сравнении с тем, что он переживает, всякое занятие наукой вздор, да и вообще вся наука только суета, не имеет никакого серьезного значения. Это же Н. Л. повторяет и впоследствии, в связи с размышлениями о смерти. Нередко он многократно говорит то же самое. Всякий интерес к опыту у него исчез. Общее самочувствие все ухудшается.

8. 37. Колющие боли в спине и жгучие в животе; дыхание судорожное, со стонами. Общее тягостное состояние достигает своего maximum’a. После продолжительного молчания и как бы отупения начинается бред. Н. Л. жалуется то на физическую боль, то на невыносимо тягостное душевное состояние. Он требует, чтобы позвали врача и дали противоядие, многократно утверждает, что он не проживет еще и пяти минут; но не смерть ему страшна, а то, что он умрет сумасшедшим. Кроме того, во всем, что он говорит, сквозит самый отчаянный Weltschmerz. Каждые пять минут он спрашивает, сколько прошло времени: ему кажется, что с последнего такого вопроса протекли целые часы. Вместе с тем, он сознает, что все его слова и жесты действуют на присутствующих крайне удручающим образом и невольно возбуждают в них различные опасения; поэтому он неоднократно просит простить его. Замечательно, до какой степени ясно и обдуманно все, что он говорит, если выделить, конечно, болезненные преувеличения; двойственное действие гашиша (дикие фантазии наряду с трезвым самонаблюдением) на нем явственно видно. После приступа дикого бешенства и самых отчаянных речей:

в 10. 5, впадает Н. Л. в молчаливое состояние, которое в 10.15, при полном утомлении, уступает место сну.

10. 30. Н. Л. уже просыпается, и притом со смехом и вообще в чрезвычайно приятном безболезненном состоянии. Галлюцинации совершенно исчезли; однако, сходя с лестницы (в темноте), Н. Л. чувствует большую неуверенность и вообще психическое состояние его еще весьма ненормально, — он не узнает, наприм., дороги домой, а также своей квартиры.

Из предыдущих заметок мы можем, между прочим, сделать следующие выводы:

1. При отравлении гашишем явления интеллектуальные, вообще говоря, сохраняются неизменными, в то время как явления эффективные крайне усилены, а волевые — крайне ослаблены. Такова общая картина этого состояния. Но, поскольку познавание определяется волей (явления активной апперцепции или внимания), она тоже бывает ослаблена и даже вовсе парализована, поскольку, далее, аффективная жизнь есть результат дисциплины воли (область сдерживающих нравственных чувств), чувствования являются не просто усиленными, но и их прежнее соподчинение по интенсивности (равновесие) нарушенным. Сохранение интеллектуальных явлений особенно резко заметно в полном сохранении памяти (пассивной), которая почти исчезает при отравлении опием. Кроме практического значения для самонаблюдений, эта особенность гашиша, сравнительно с опием, имеет и общий теоретический интерес. Почему психические состояния, вызванные гашишем, соединяются в сравнительно твердые ассоциации, а состояния вызванные опием — нет, это объяснить нелегко. Указание на то, что состояние человека, отравленного опием, весьма отлично от нормального состояния, и что его мысли и чувствования ассоциируются лишь с этой измененной личностью, а не с нормальной, не может объяснить указанного различия, ибо при отравлении гашишем изменение личности никак не меньше. Может быть это различие должно объяснять из характера менее определенных состояний, вызываемых опием, т. е. может быть, способность психических явлений к ассоциированию определяется не только их сходством или смежностью, но и к. и. другими их свойствами, наприм. большей или меньшей ясностью и определенностью. Или может быть к непосредственной ассоциации способны не вообще все психические явления, а наприм. только познавательные (которые при гашише сохраняются), а прочие ассоциируются только через них? Все это вопросы, для разрешения которых мы не имеем пока никакого материала, ибо, к сожалению, психология ассоциации до сих пор была разрабатываема более в ширину, чем в глубину, под влиянием малонаучного догмата о том, что ассоциация есть простейшее, дальнейшим образом неразложимое явление.