Александр Красницкий - Рюрик-викинг (сборник)
Бела заметил, какое впечатление произвел он на славянского князя, и слабо улыбнулся.
– Приди ко мне, о юный, – произнес он, протягивая к Владимиру руки, – еще раз приветствую тебя, ибо я опять вопрошал Святовита, и Святовит снова остался доволен твоим прибытием на остров!
Славянский князь почтительно приблизился к трону жреца и преклонил колено.
– Отец, – с порывом сказал он, – я вижу, что ты полон доброжелательства к нам! Мне показалось, что, когда расстались мы, на лице твоем появилась тень гнева, но теперь твои слова рассеяли мои подозрения.
– Не может быть гнева на тех, к кому благоволит Святовит, – возразил Бела. – Витязи, – обратился он к Добрыне и Освальду, – займите места за столом, и чтобы вам не было скучно, я призову для беседы с вами начальников Святовитовых дружин, ты же, Владимир, сядь около меня, и когда утолишь свой голод и жажду, мы будем говорить с тобой обо всем, что тебе по душе.
Бела громко хлопнул в ладоши. Двое молодых жрецов, явившихся как из-под земли, установили несколько ниже его трона небольшой столик со всевозможными яствами. Яства, но в большем количестве, появились и на главном столе. Пока подавали их, зал наполнялся воинами-жрецами. Все эти люди были с виду могучи, красивы. Стариков между ними не было, даже пожилых виднелось очень немного. Подходя к столу, они кланялись в пояс Добрыне и Освальду и только после этого занимали свои места. Добрыня Малкович отвечал им степенным поклоном, а сам все старался подобраться к краю стола. Старому витязю хотелось быть поближе к племяннику, и он преуспел в этом. Уловку его не заметил даже Бела, все свое внимание обративший на Владимира, и наконец Добрыня ухитрился пристроиться за столом так, что ему было слышно каждое слово из разговора племянника с арконским жрецом.
По знаку Белы начался пир. Все вставали со своих мест и низким, поясным поклоном приветствовали жреца. В этот момент раздались тихие, приглушенные далью звуки рогов, к которым скоро присоединились невидимые лютни, где-то послышалось согласное красивое пение скрытого от глаз пирующих хора. Все же за столом молчали, даже не слышно было звона кубков.
– Клянусь Перуном, Одином, самим Святовитом, наконец, – воскликнул Владимир, – мне это пение нравится более, чем то, которое я слышал по дороге сюда!
– Что ты хочешь сказать, дитя? – ласково спросил Бела, взглядывая на славянского князя.
– Твой Нонне зачем-то привел нас туда, где мучаются христиане.
– Да-а! – протяжно произнес жрец. – И что же?
– Я подумал, что нехорошо очутиться на их месте!
– Еще бы! – усмехнулся старец.
– Но за что они так мучаются?
– Ты хочешь это знать?
– Да! Нонне что-то такое говорил мне. Будто они враги Святовита, и их муки доставляют ему удовольствие. Может ли это быть? Я видел этих людей. Они кротки, в особенности их жрецы, толкуют о какой-то любви и неохотно берутся за меч. За что же страдают они? Я понимаю битву. Это другое дело. Тогда есть сладость борьбы, а за ней и счастье победы. Полна наслаждения удовлетворенная месть. Но что сладкого в том, чтобы пленить людей и терзать их тело?
Владимир и не замечал, что по мере того, как текла его речь, хмурился арконский жрец.
– Ты очень молод, сын мой, – вымолвил, прерывая его, Бела, – и многое в жизни действительно непонятно тебе. Нет у Святовита, у Перуна, у Сварога, Одина врагов земных более сильных, чем христиане. Всюду, где ни появляются они, рассеивается слава богов, которым поклонялись целые поколения наших предков. Христиане возвещают новую жизнь, а зачем она, эта жизнь, когда народ счастлив? Разве не прославил себя и свой народ конунг Олав своими бесчисленными победами? Имя его гремело повсюду. Но как только около него появились христиане, он забыл о победах и слушает их речи, а народ его беднеет и не находит себе пищи для существования. А речи их лживы. Они говорят о добре и какой-то любви людей, а что делают сами? Вот и ты пострадал и страдаешь от них.
– Как так? – вскричал Владимир.
– Тебе лучше это знать, лучше, чем кому другому!
– Ничего не знаю. Моя бабка Ольга была христианкой, и я никогда не видал от нее никакого зла. Это скажет и Добрыня!
Малкович, услыхав свое имя, приподнялся и перешел к столу, за которым сидел его племянник.
– Ты что-то говоришь обо мне? – сказал он.
– Да! Вот скажи Беле, что бабка Ольга, хотя и умерла христианкой, а лучше ее не было на свете женщины.
Добрыня крякнул.
– Ты уж позволь, отец Бела, присесть с вами, – говорил он, подвигая высокий табурет, – слышу я, поминаете вы мое имя, так думаю, что уже и мне лучше быть здесь.
Глаза арконского жреца блеснули гневом.
Среди дружинников, сидевших за пышным столом, прошел шепот. Им показалось оскорбительным для их властелина бесцеремонная выходка славянского витязя, но тот не обратил внимания ни на грозные взгляды Белы, ни на ропот его воинов.
– Ты, отец Бела, не гневайся, – говорил Добрыня, принимаясь за кубок с вином, – сам ты виноват, что меня за задний стол пересадил. Не место мне, княжьему дяде, там. Вот я и перешел сюда. Все равно без меня с племянником ничего не решишь, и толковать-то со мной придется!
– Отец Бела, – просительно сказал Владимир, – дядя Добрыня мне вместо отца, и нехорошо ему на пиру ниже меня быть!
Лицо жреца несколько прояснилось.
– Это хорошо, что ты за своих заступаешься! – сказал он. – Пусть Малкович с нами будет. Я знаю, что он воин храбрый и советник хороший.
– Вот так и давно бы тебе! – промолвил, слегка усмехаясь, Добрыня. – Вот что, отец Бела, ты княгиню Ольгу хаять оставь: мудрая она была, недаром по вещему Олегу имя свое носила. Про христиан тоже ничего не скажу. Есть и среди них храбрые воины.
Бела опять нахмурился. Очевидно, он не мог выносить, когда при нем хвалили христиан.
– Много христиан развелось в Киеве, – произнес он, – и они погубят весь народ славянский. Они уже просветили Ярополка и подстрекнули его убить Олега.
– Не может быть того! – воскликнул Владимир.
– Ты думаешь? – холодно сказал Бела, взглядывая в упор на Владимира. – Олег и ты никогда не поддались бы им, а Ярополк склонился на их сторону. Он позволяет христианским жрецам обращать в свою веру киевский народ. Олег не позволил бы этого. Ты тоже. Вот вас и нужно было устранить, чтобы Ярополк остался один княжить. О, они хитры! Олег пал, ты – изгнанник. Ярополк поддался христианам.
– Я вернусь, – закричал Владимир, – и горе всем им!
Глаза его искрились гневом, слова будто через силу вырывались из груди.
– Кому им? – спросил Бела.
– Им! Ярополку и христианам.
– И ты не отступишься от своих слов?
– Клянусь, нет!
– Тогда, сын мой, ты можешь рассчитывать на помощь Святовита! – торжественно проговорил жрец. – Я дам тебе дружину и помогу тебе в твоей мести!
Он протянул руку славянскому князю, как бы подтверждая этим свое обещание.
Договор
Очевидно, Бела совершенно изменил свои взгляды на Добрыню.
Вскоре вместе с ним он удалился из зала, оставив Владимира пировать со своими воинами. Сын Святослава между тем скоро развеселился. Обещание арконского жреца ободрило его. Он сильно побаивался, что им с Добрыней не удастся добыть на Рюгене дружины, теперь эти опасения рассеялись. С уходом Белы все вдруг повеселели. Завязался разговор, воины уже не только что непринужденно разговаривали, но и смеялись. Забыта была даже выходка Добрыни Малковича, тем более что все видели, как жрец оказал ему внимание.
К Владимиру относились все с большим почтением.
После того как Бела открыто пообещал ему помощь, в нем видели вождя предстоящего похода в новые, не истощенные еще предшествовавшими грабежами земли, а поэтому теперь уже многие старались обратить на себя его внимание.
В то же самое время Бела и Добрыня в отдаленном покое вели между собою вполне откровенный разговор.
– Помощь-то ты обещал нам, отец Бела, – говорил Добрыня Малкович, непринужденно рассевшись пред жрецом на дубовой скамье, – а вот не сказал одного: что ты получить с нас пожелаешь?
– А то, что вы исполнить можете, – был ответ.
– Еще бы ты запросил, чего сделать нельзя, – усмехнулся Добрыня. – Да ты обиняками-то не говори. Условимся сразу – и конец всему!
– Помогу я вам, – вдруг пылко и страстно заговорил арконский жрец, – помогу так, что и теперь уже за ваш успех поручусь, а вы пообещайте мне лишь одно: что не заведете на вашей Руси христианство и всех христиан изгоните из вашей земли.
– Только-то?
– Если и это исполните, хорошо будет!
– А и не любишь ты, Бела, христиан!
Жрец злобно рассмеялся.
– Мне полюбить их?! – воскликнул он. – Рюген и все морское побережье, где живут мои венды, было подвластно Святовиту. В землях наших не было никого, кто осмелился бы усомниться в могуществе Святовита, и вот я вижу, что везде стала слабеть вера в богов, что люди перестают бояться их кары, не прибегают к нам, служителям божества. Я уже теперь не имею той силы и власти, какая была у меня недавно. Все рушится, все отпадает от старины, и виною этому христиане. Они везде заводят свои новые порядки. В землях франков, аллеманов, на острове саксов и пиктов исчезли совсем друиды, и только случайно уцелевшие руны кое-где еще свидетельствуют об их недавнем могуществе. О древних богах и говорить нечего. Тверд был среди народов славянских Святовит, но теперь, слышно, и они отказываются от старых богов. Ляхи уже становятся христианами; осталась Русь ваша, но и в нее вошло христианство. Правда, оно идет к вам с Востока, из Византии, но это все равно. Если оно укрепится на вашем Днепре, то оттуда разольется везде по землям, где живете вы, славяне, и тогда пропадет Святовит, а с ним и Аркона, и мой Рюген потеряют все, всю власть, какую имели до сих пор. Я уже знаю, Олав, конунг Норвежский, подчиняясь христианским жрецам, задумывает поход на Аркону. Он разрушит храм Святовита, убьет его белого коня, подчинит весь Рюген своей власти. Тогда всюду здесь появятся храмы христианского Бога, и у меня не будет силы защитить мое божество, которому я служу всю мою долгую жизнь. Вот почему я хочу, чтобы твой Владимир стал киевским князем. Он будет в Киеве и не пропустит христианских жрецов на Русь. Тогда Рюген будет спасен.
