Явдат Ильясов - Согдиана
— В Наутаку? — Баро откинулся назад. Рот его широко раскрылся. Рука бессильно упала на кошму. — Почему в Наутаку?
Трудно было понять, обрадовало великана приказание Спантамано или огорчило. Может быть, Баро не хотелось, после того, что стряслось с женой, показываться в родной общине.
— Почему в Наутаку? А куда же? Тебя знают там. Народ поможет. Новый отряд собери, если удастся. Захвати быков, коз, овец — что подвернется. Через пять дней жду тебя здесь. Ступай.
— Ладно. — Баро тяжело поднялся и вышел из шатра.
Спустя день он добрался с тридцатью всадниками до Наутаки и направился к храму огня, где обычно собирались белобородые старейшины общины. Баро не думал, что сородичей так обрадует его появление. Дети рассыпались по улицам предместья, оповещая всех о приезде Баро. Сбежался народ. Старики и старухи чинно обнимали гостя, — общину связывали кровные узы, и каждый считал Баро своим внуком, племянником, братом или дядей.
— Наш Баро! — говорили женщины и мужчины.
— Смотрите, каким он стал молодцом!
— Большой человек теперь.
— Еще бы! Друг самого Спантамано.
— Но он не зазнался, не забыл нас. Глядите, такой же приветливый, каким был раньше!
Баро скупо улыбался. Что ни говори, а хорошо среди своих. Пока во дворе храма жарился для гостей баран, Баро пригласил старейшин под навес и рассказал им, зачем приехал. Тишина. Потом один из старейшин подал голос:
Нам самим трудно приходится. Зерна нет, в хумах пусто. Но… мы должны помочь Спантамано. Не вешай головы, Баро, — поищем, найдем хоть немного… Так я говорю, братья?
— Надо выгрести пшеницу из хранилищ Оробы!
— И сами соберем, у кого что есть, — сыру, масла, топленого сала.
— Верно! До нового урожая недалеко, потерпим как-нибудь.
— Не беспокойся, Баро, с пустыми руками не уедешь!
— Хорошо, — кивнул Баро.
После угощения Баро взял трех воинов и поехал к дому родителей своей жены Манданы. Женщины, которой персы осквернили грудь. Весть о приезде Баро уже долетела до убогого жилища. Мандана стояла на пороге. Ни слова. Только огромные глаза скорбно глядят на Баро.
Он слез с коня. Воины отъехали. Они слышали о беде, приключившийся с женой Баро. И больно им было смотреть на этих двух несчастных людей. Мандана так и сжалась вся под сосредоточенным взглядом мужа. Она покорно склонилась перед Баро, готовая безропотно принять как прощение, так и смерть.
Баро шагнул вперед. Он медленно опустил тяжелую руку на голову Манданы и неумело погладил ее темные пушистые волосы.
НАБЕГ ДЛИННЫХ ПИК
"Вот идет народ из северной страны, многочисленный
люд встает от краев земных. Лук и дротик он держит. Жесток
он не сжалится! Голос его ревет, как море, он скачет на
конях, выстроен как один человек, на войну против тебя,
дочь Сиона!.. Не выходи в поле, не ступай по дороге, ибо
меч врага и ужас вокруг…"
Иеремия, VI, 22–25
В руки осаждающих перешел почти весь город. Но замок, несмотря на все их старания, держался крепко. Правда, это было не так уж страшно македонцы, лишенные помощи Александра, рано или поздно сложили бы оружие. Опасность, как это ни дико, грозила Спантамано… со стороны собственного войска!
Однажды ночью, завершив обход, Спантамано вернулся во дворец, поручил телохранителям охрану дверей и направился один к Заре на женскую половину.
Наступило время полной луны. В созвездии Змееносца, на юге, сверкал Сатурн. Луна, огромная, круглая и ослепительно яркая, казалась, висела у самого окна. В прозрачных и холодных лучах блестели камешки во дворе, отчетливо, как днем, выступала каждая трещина на полу и стенах зала. Тени же по углам и у потолка чернели геометрическим сочетанием резких очерченных квадратов, прямоугольников и конусов. При таком свете нетрудно разобрать даже ломанные значки хитрого армейского письма.
Проходя по узкой боковой галерее, он увидел у открытого окна маленькую женскую фигуру.
— Кто это? — хмуро спросил Спантамано. Разглядев короткую, без рукавов, перепоясанную греческую тунику, он удивился. — Ты, Эгина?
— Я… — она посмотрела на него долгим взором и опять повернулась к окну с раскрытой деревянной решеткой.
Спантамано вспомнил Палланта, и ему стало жалко Эгину.
— О брате печалишься? — сказал он участливо. Эгина судорожно вздохнула, медленно и скорбно покачала головой и, вдруг, подняв лицо, так посмотрела на Спантамано, что у него пересохло во рту.
— Ты почему здесь? — Спантамано взял Эгину за плечо и ясно ощутил, как она встрепенулась. — Кого ждешь?
Она рванулась к нему, но тут же спохватилась и сникла. Мозг Спантамано озарило искрой изумления и догадки. Но в то мгновение, когда он хотел что-то сказать, Эгина, заметив тень на улице, отчаянно вскрикнула, сделала молниеносный поворот и бросилась на шею Спантамано. За ее спиной холодно мерцала тонкая и длинная тростинка. На конце тростинки с сухим шорохом трепетало оперение. За оградой, на той стороне улицы, какой-то человек с луком в руке пустился бежать возле домов и скрылся в переулке.
— Баро! — вскричал Спантамано. — Баро!..
Через минуту целая толпа телохранителей повалила наружу. Они обшарили близлежащие улицы и переулки, но убийца исчез. Спантамано уложил Эгину на ковер. Жрец Алингар осторожно выдернул стрелу и пытался остановить кровь, но это не помогло.
— Помни… я любила тебя, согдиец — сказала Эгина. Она поцеловала руку Спантамано и умерла.
— Горе! — Спантамано переломил стрелу и оцепенел.
"Помни… я любила тебя, согдиец…" Она любила его! Эта стрела предназначалась ему, а досталась ей, потому что она любила его и закрыла его своим юным телом, так и не познавшим мужской ласки… Как он раньше не замечал ее привязанности? Поселившись во дворце Спантамано, она и на час не покидала своего раненого брата и заботилась, кажется, лишь о Паллантовом благе. И только иногда ощущал Спантамано на себе необъяснимый взгляд Эгины. Признаться, ему было не до того, чтобы докапываться до значения этих взглядов. Одно его задевало — та неприязнь, с которой, как он порою убеждался, следила сестра Палланта за красивой и гордой Зарой.
После гибели Палланта — ведь это он придумал хитрую ловушку для солдат Фарнуха — Эгина пропала куда-то; видимо, пряталась среди рабынь, томилась, грустила о Спантамано, а он ничего не видел, проклятый себялюбец! Гибель Эгины и ее предсмертные слова поразили Спантамано. О жизнь! Что ты такое! И кто ты, человек? И что значит любовь? Вот ходишь ты по земле, а рядом с тобою ходит кто-то, до кого тебе дела нет; а может, он как раз и нужен был тебе, его ты и искал весь свой век…
— Вижу, ты сильно убиваешься по этой гречанке, — набросилась на него Зара, когда слуги унесли тело Эгины.
Он посмотрел на жену холодно, почти враждебно, и резко ответил:
— Мне… человека жалко. Понимаешь?
С того дня в городе стало твориться неладное. Три отряда воинов из Бахара, Ярката и Маймурга, насчитывающих четыре тысячи луков, неожиданно прекратили осаду и, не спросив у Спантамано позволения, покинули Мараканду. Баро, Варахрана и жреца Алингара, посланных за ними вдогонку, чуть не зарезали. Так и разошлись три крупнейших отряда по своим округам.
Пока огорченный Спантамано ломал голову, пытаясь догадаться о причине, побудившей бахарцев, яркатцев и людей из Маймурга отколоться от войска, большинство дахов тоже приостановило осаду и принялось грабить окрестных жителей. Нахшебцы сидели без дела. Ремесленники перестали подчиняться Фраде, отцу Варахрана, и отказались изготовить оружие из бронзы, привезенной массагетами Рехмира. Абгарцы бродили по пригороду шумной ватагой и не признавали никого. Бактрийцы собирались в путь. На улицах стоял такой гам, словно назавтра ожидалось светопреставление. Войско распадалось на глазах. Только пенджикентцы, сотня Ману и массагеты Рехмира продолжали обстреливать укрепление.
— Узнайте, какой дух одурманил всех этих людей, — приказал Спантамано телохранителям.
Баро, Варахран и Алингар долго толкались среди возбужденных и спорящих с утра до ночи воинов и принесли плохие известия. Войско одурманил Айшма, дух злобы, неповиновения и раздора. Кто-то пустил в ход клевету. Вот когда выползла из темных и вонючих нор мразь и грязь, вся эта шайка гнусно шамкающих бесполых старух, тупоголовых, жадных, завистливых и продажных купчишек, отвратительно каркающих идолопоклонников, мерзкое скопище людей, живущих лишь для себя и не совершивших ни одного доброго дела для других. Блеск лучистых глаз Спантамано не давал им покоя, приводил их в исступление, он как бы озарял и ясно оттенял их бесконечное ничтожество, их скудоумие, духовное убожество. И уж тут, когда в кои-то века им представилась возможность свободно злопыхать, они, прикрывая свою подлость громкими словами из священного писания учеников Заратуштры, не пожалели ни времени, ни сил, ни ядовитой слюны, чтобы обрызгать ею потомка солнцеликого Сиавахша. Даже те, кому Спантамано не делал и никогда не сделал бы зла, с наслаждением вливали свою долю помоев в мутный поток клеветы — вливали только потому, что Спантамано бог отпустил больше, нежели этим людям. Даже благообразные старцы — старцы, умудренные опытом, вместо того, чтобы с гневом отвернуться от бесновавшихся лжецов, не удерживались от противных ухмылочек. Почему не похихикать, если можно похихикать? Таково могущество духа Айшмы.
