Улица Космонавтов - Роман Валерьевич Михайлов
В детстве рисовал картинки цветными фломастерами — войну с Америкой, изображал себя на танке. Один раз кто-то из взрослых увидел, спросил, что это такое, а когда услышал, что это война с Америкой, попросил объяснить, почему и зачем. Ответил ему, что американцы плохие, они уничтожили индейцев. Эта война — освобождение мира индейцев. У нас были солдатики: индейцы и ковбои. Индейцы представляли магический мир связи с природой, тайной силы, сакральности, а ковбои — тупости, наглости, скуки. Индейцы красивы — у них перья на голове, они бесшумно передвигаются по зарослям, они беседуют с животными. Ковбои пьют алкоголь в трактирах, носят шляпы. Когда мы играли в солдатиков, никто не хотел играть за ковбоев.
Дальше же оказалось, что эти два полюса: сакрально-магический и стерильно-прогрессивный, проявлены почти во всем, и война индейцев против ковбоев ведется везде, в том числе и внутри человека. Это война парадигм. Как так вышло, что ковбои победили индейцев? Как эти беспонтовые унылые типы смогли победить тех, кто знает язык животных? Говорят, они их споили. Победили магизм технологиями, химией: порохом и спиртом. Стерильно-прогрессивный человек — триумф глобального сознания, сверхчеловек, свободный, как рыба в аквариуме с пластмассовыми растениями, победил человека магического, странного.
«Прикинь, мы сейчас в чьем-то теле. Тело тлеет, а мы думаем, что это — природа. Личность, размазанная по стенкам, не может зафиксировать свое старое мышление, не может проявить интеллект, старая память говорит, что интеллект должен быть, но он не цепляется умом. Пытаешься сказать что-то умное, а это выходит вовне как шизофазия, от которой самому дурно.»
— Хорошо ходить по руинам и понимать, что страхи соучастия — это не более, чем легкая пульсация бреда Котара, никакого большого гниющего сознания вокруг не существует.
Саня подлил и себе, и мне, чаю, и добавил:
— Ты совсем стал. Посмотри, к чему идет Запад. Пройдет пара десятилетий, и все их пространство с уютными домиками и лисами за окном превратится в новый исламский мир, улицы покрасятся в зеленые цвета. Я думал как-то, кого тогда мы пошлем, чтобы с ними договориться. Думается, музыкантов. Вряд ли будет иметь смысл посылать воинов, надо будет разговаривать с ними на языке музыки.
Саня все понял. У него лицо потертое, он немного старше меня, видно, что опыта хватает, хоть майка с длинными рукавами, но ясно, что под рукавами наколки, они даже на кисти залезают.
Саня сказал, что за эти годы научился ждать и слушать музыку, и именно этими двумя темами отличается от себя молодого.
У Сани никакой асоциальности во внешности нет, никакого гниющего запаха, он смотрит внимательно, рассуждает спокойно. С другой стороны, это место, куда он привел, и этот кекс, что спит, можно даже не гадать — это явно подрезанный ум. Ему тяжело следить за собой, тело более-менее здоровое, но с годами разрушающееся, он может сидеть часами и нюхать себя, глядя в воду. В психическое существо вбиты световые барьеры, шурупы, сковывающие шарниры.
Таких много по районам.
47. Ясперс.
Этот сон приснился снова, и в нем объяснилось, что это одиннадцатый раз, когда он снится. Провинциальная психиатрическая больница. Этажа три. Мы не на первом этаже, скорее всего на втором. Общаемся через стену — я пишу что-то, ухожу, а когда возвращаюсь, читаю на стене ответ. Если стоять и ждать ответ, он не появится, нужно уйти.
Есть места, в которых можно зафиксироваться и увидеть вещи. Их невидно, если смотреть глазами прямо, а если встать в те места, то станет видно. Я отошел от домика и оказался в таком месте. И в тот момент раскрылось, что этот домик и швейцарско-немецкий загородный санаторий — одно и то же. Вот Саня и успокаивал — не хотел раскрываться. Надо зайти в домик в кожаной куртке, со стволом, объявить им новый коммунизм, красную экзистенцию. Психотерапевтические сеансы заменить проповедями мистического социализма. Можно повязать голову красным платком. Тук-тук, это базельский пансионат? Я пришел подлечить нервную систему. А что это у меня такое? Ствол. А почему я так быстро и неровно дышу? Так проблемы с нервной системой, говорю же, пришел подлечиться.
Прошлый раз в подобном месте раскрылись люди, выносящие и прячущие в машины калек. Было раннее утро, еще никого на улице. Они выносили из квартир странных людей, прятали в свои машины, готовились их увезти куда-то. Я стоял, смотрел, думал. Ну что, я побегу к ним что ли? С криками: «вы куда этих калек засовываете». Во-первых, их много, во-вторых, калеки вроде не сопротивляются, в-третьих, это делается с некой уверенностью. Наверное, это утренние социальные службы.
Кот с человеческим лицом приполз, лег на колени Сане, сказал:
— Там, у магазина, есть бетонная стена — сплошная. Если надеть серую одежду и в сумерках прижаться к этой стене, станешь невидимым, сможешь наблюдать за людьми.
Саня заметил, что я раскладываю тему правильно, довольно объемно, но все же недостаточно ясно. Ему самому казалось, что однажды пошел инфекционный дождь, и у всех, под него попавших, помялся ум.
Вспомнилось, как мы сидели с Душманом у него дома и звонили всем подряд, чьи телефоны помнили. Тем самым делали пространство связей вокруг себя, делали его дом центром. Уже потом телефон стал платным, перестали звонить. Теперь все то же ощущение от места Сани. Мы сидим, обсуждаем общее психическое.
— Проникни в психику самого пространства.
Показалось, что я нырнул в воздух, поплыл по еле плотному жидкому существу.
— В немецком экзистенциализме есть две центральные фигуры: Хайдеггер и Ясперс. В отношениях Хайдеггера с нацистами было нечто мутное, а у Ясперса все чисто — отрицание нацистской идеологии, демократические воззрения. Ясперс прожил долгую умную, рассудительную жизнь, умер в том же Базеле. А когда был еще довольно юн, написал диссертацию по общей психопатологии, в которой сформулировал свою знаменитую триаду признаков бреда: уверенность в содержании бредовой идеи, невозможность логической коррекции со стороны, неадекватность. Он вполне понимал и принимал сложность психической субстанции, прошел путь юриста, психолога, психиатра, философа. Сначала юрист, затем психиатр. Он любил море, называл его самым прекрасным явлением природы, прославлял свободу, просторы. Просторы с чистым воздухом, по которым летает психическая экзистенция,
