Вернуться к тебе - Дана Рейнхардт
Два дня мы особо ничем не занимаемся — только идем. Мы почти не общаемся ни между собой, ни с кем-то еще. Только с людьми, которые берут у нас деньги, а взамен дают воду, еду или сдают нам вонючий номер в мотеле с заштопанными простынями и уродливыми эстампами на стенах.
Когда Боаз уходит в туалет, принимает душ или стрижет волосы электрической машинкой, я просматриваю свои карты. Это бесполезно. Там нет ответа. Все дороги ведут в Вашингтон, округ Колумбия, или куда-то поблизости, но это я и так знал. Но я до сих пор не понимаю почему и зачем.
Я улучаю минутку и звоню Перл. Говорю, что мне нужна ее помощь.
Перл по второй линии связывается с Цимом, который получил-таки работу в «Видеораме». Это значит, что он сидит за прилавком и валяет дурака. Обычно Перл делает все возможное, чтобы к нашим с ней разговорам Цима не подключать, так что она явно уловила в моем голосе отчаяние.
Я слышу гудки, Цим пока не взял трубку, и я спрашиваю Перл, как у нее идут дела с Иль Дуче.
— Да ладно, — смеется она. — Он мне в подметки не годится.
— Привет, сахарок, — слышится голос Цима.
— От сахарка слышу, — бурчу я. — «Сахарок? Неужели?»
— Леви!
— А я думал, что я сахарок.
Неужели это вправду происходит? Перл и Цим?
— Эй вы! — вмешивается Перл. — Хватит флиртовать. Леви позвонил, потому что ему нужна наша помощь. А как нам известно из великих книг и телешоу насчет динамичных триад, остальные двое должны бросить все, когда один акцентирует подобную нужду.
— Говори по-английски, — советует девушке Цим.
— Думаю, ты хотел сказать: «Говори по-английски, сахарок», — не удержавшись от ехидства, замечаю я. Это так потешно.
— Господи, Ричард, — восклицает Перл. — Какой же ты тупица! «Акцентирует» — словечко вовсе не на миллион долларов. Ну, допустим, «выражает». Леви выражает желание получить от нас помощь.
— Вот как? А я сейчас случайно нахожусь перед компом, и, судя по тому, что мне предлагает сайт с толковым словарем, «акцентировать» означает «педалировать, выпячивать, оттенять». Так что ты только что продемонстрировала не самый звездный английский. — Цим умеет поставить собеседника на место.
— Алло, — встреваю в разговор я. — Я, между прочим, тоже здесь и все слышу.
— Точно, — произносят мои друзья в унисон.
В общем, я прошу их помочь мне разведкой. Поскольку мне известно, куда мы с Боазом направляемся, и я могу приблизительно рассчитать время, когда мы там окажемся, я прошу друзей выяснить, не будет ли там в это время какого-нибудь события — митинга, марша… ну хоть чего-нибудь примечательного в Вашингтоне, округ Колумбия, где, я надеюсь, мы с братом окажемся через семь — десять дней.
* * *
Наконец мне удается уговорить Боаза сыграть в карты. Четыре куска пиццы, заказанной в номер, легли в мой желудок тяжелым грузом.
Мы сидим друг напротив друга за столиком с одной расшатанной ногой. Лампочка в светильнике, подвешенном к потолку, слишком яркая для мотыльков, так что они кружатся у нас над головой.
— Во что сыграем? — спрашиваю я, тасуя карты и мастерски изображаю «хвост голубя».
Брат пожимает плечами:
— Во что хочешь.
— На удачу или во что-то умное?
— А разве не все игры на удачу?
— Я так не думаю.
Брат молча смотрит на меня.
— Мы могли бы сыграть в «тук-тук», да я правил не помню, — вздыхаю я.
— «Тук-тук»? — удивляется брат.
— Ну, в ту игру, которой нас Дов научил.
— Сроду не играл в карты с Довом.
— Правда?
— Правда.
Сам не знаю, почему мне так трудно в это поверить. Мне всегда казалось, что, чем бы я ни занимался, Боаз всегда делал это первым, до меня.
— Как насчет блек-джека? — спрашивает брат.
Я снова тасую колоду. Наверное, еще ни одну колоду в истории человечества так старательно не тасовали.
— Ладно, — соглашаюсь я. — Только сначала ты научи меня играть.
— Для начала нужна вторая колода.
— Здорово, что я запасливый! — восклицаю я и вытаскиваю из рюкзака вторую колоду карт.
Я еще несколько минут тасую карты и изображаю «голубиные хвосты», а это куда труднее делать эффектно, когда имеешь дело с двумя колодами. Но вот наконец я готов сдавать карты.
— Поехали!
— Погоди, — останавливает меня Боаз.
— Что?
— Мы должны поторговаться. Играют на что-то, а иначе смысла нет.
— Ну ладно…
— Твоя бейсболка «Red Sox».
— Но это же моя счастливая бейсболка! К тому же она мне лицо от солнца защищает, а я не хочу обгореть!
— Вот и отлично. Это говорит о том, что она что-то значит для тебя.
Боаз подарил мне эту футболку на день рождения пять лет назад. Наверное, забыл обо всем. Возможно, даже не помнит, что это — его подарок. Хотя, может быть, бейсболку купила мама и присовокупила к ней открытку — как бы от Боаза. Так или иначе, бейсболку эту я люблю. Да, она определенно много для меня значит.
— А я что получу, если выиграю? — интересуюсь я.
— Еще денек она будет твоей, — усмехается Боаз.
Мы разговариваем, поэтому я немного медлю перед тем, как начать сдавать карты. Я даже не спрашиваю про хитрые правила.
Боаз потирает ладони:
— Сдавай.
Мы играем первый кон, и становится ясно, что ничего не получается. Нам нужны фишки. Какие-то суммы, которые ставятся на кон.
У Боаза в рюкзаке, оказывается, есть пакетик с ассорти орешков. Мы назначаем им цену: за кэшью — десять очков, за миндаль — пять, за арахис — одно очко. Кто наберет больше очков к концу ночи, тот и получит бейсболку. Умереть и не встать.
Я иду к рюкзаку брата, чтобы взять пакетик с орешками, и вижу крышку обувной коробки «Matty Muldoon». Хранилище для особенных, самых секретных вещиц. Клоун в здоровенных ботинках улыбается мне.
Рука тянется к коробке, хочется взять ее и спросить, что в ней, но я не делаю этого, потому что мы собрались играть в карты. Мы здорово проведем время. Мы вместе, и брат разговаривает со мной.
В общем, мы играем в блек-джек.
А утром, когда мы собираемся в дорогу, Боаз, который всегда все делает быстрее и лучше, забирает мою любимую, счастливую бейсболку, и она будет защищать его лицо от солнца.
Боаз заходит в магазин, чтобы купить воды, а я звоню маме. Говорю коротко, обхожу стороной подробности, потому что, хоть я и внимательно изучал карты в последние недели перед уходом из дому, я не могу точно сказать, куда ведет Аппалачская тропа, а куда она не ведет.
Я говорю маме, что мы
