Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам
Сухраб изучал пол и крутил в руках камеру.
Лицо мамы побелело как мел.
Но хуже всех выглядела Маму.
Она все еще улыбалась, но улыбка больше не светилась в глазах.
Наконец Бабу пулей унесся в свою комнату.
Никто ничего не говорил. Мы все ждали, когда атмосферное давление вернется к норме. Когда Маму поднялась, я попытался обнять ее, но получилось только неуклюжее полуобъятье. Маму подвинулась и обвила меня руками. Ее лицо у меня на плече было мокрым от слез.
Как же мне не нравилось, что она плачет.
Что Бабу так с ней обошелся.
– Спасибо, родной. Все будет хорошо.
– Что произошло?
– Ничего. Все в порядке.
Маму поцеловала меня в щеки и ушла в ванную. Мама пошла вслед за ней.
Без бинарных звезд, которые держали нас вместе, наши орбиты начали растворяться, пока солнечная система семьи Бахрами не поддалась энтропии и не распалась на части.
– Иногда он так себя ведет, – сказал Сухраб. – Злится. Без причины. Это из-за опухоли.
– А.
– Обычно он не такой.
Сколько я его знаю, Ардешир Бахрами всегда казался мне слишком суровым. Даже когда я был ребенком, а он – всего лишь пугающей фигурой на экране маминого монитора с грубым голосом и кустистыми усами.
Так что я не уверен, что до конца поверил Сухрабу. Не до конца.
Но приятно было представить себе версию дедушки, которая не доводила бабулю до слез.
– Может быть, чаю заварим? – спросил я.
Только это я и умею делать. Чай заваривать.
– Конечно.
Кухня опустела. Все сбежали с корабля после фиаско с семейными фото. Но влажный кухонный воздух по швам трещал от запахов куркумы, и укропа, и риса, и лосося, и сушеных персидских лаймов – луми. У Маму в духовке томился огромный кусок рыбы, плов с зеленью готовился на плите, везде ждали тарелки с маринованными овощами и фруктами всех известных человечеству видов. Даже с маринованными лимонами, моими любимыми.
У Сухраба заурчало в животе.
– Твой пост сегодня же заканчивается, да?
– Ага, на закате.
Чайник уже кипел, но заварочный чайничек был пуст, если не считать остатков прежней заварки. Я вытряхнул их в раковину и насыпал в чайник свежий чай.
Пока мы ждали, в кухню зашла Зандаи Симин с пустой чашкой в руке.
– О. Спасибо, Дариуш-джан.
Она сказала пару слов Сухрабу на фарси, и он в ответ кивнул. Он посмотрел на меня и снова перевел взгляд на тетю.
Его щеки зарозовели.
Я не знал, что что-то может смутить Сухраба до румянца.
Из-за этого он стал мне нравиться еще больше.
– М-м… – произнес я.
– Дариуш-джан, – сказала Зандаи Симин, – я так рада с тобой познакомиться.
– И я, – сказал я.
Я сам почувствовал, что немного краснею.
– Я очень тебя люблю.
– Э…
Она снова что-то сказала Сухрабу, а потом добавила:
– Я не так уж хорошо говорю по-английски.
– Нет, – ответил я, – вы прекрасно говорите.
– Спасибо, – отозвалась она. – Сухраб поможет… – Она снова посмотрела на него.
– Перевести, – вступил он.
Тетя кивнула.
– Если у тебя есть вопросы.
– Ой. – Я сглотнул. С Зандаи Симин по видеосвязи я разговаривал всего несколько раз. Обычно она говорила только с мамой на фарси.
У меня накопилось столько вопросов.
Все, что я знал о нашей семье, – это жалкие крохи сведений, которые я слышал от мамы.
Мне хотелось узнать истории о родственниках.
Хотелось узнать то, что маме не приходило в голову мне рассказать. То, что она знала, но не стала бы говорить вслух, потому что это были очень личные для нее вещи.
Я хотел знать, что делало семью Бахрами особенной.
– М-м…
У меня начало покалывать шею.
Я хотел знать, как проходит детство в Иране.
Какими были мои двоюродные братья, когда они были детьми.
Что представляет собой жизнь Зандаи Симин.
Тетя предлагала мне настоящее сокровище, кучу драгоценностей, достойных самого Смауга Ужасного (дракона, не водонагревателя). А меня так парализовало, что я не мог даже протянуть руку и выбрать драгоценный камень.
– Ну…
Зандаи Симин терпеливо улыбалась мне.
– Симин-ханум, – сказал Сухраб, – расскажите ему о Бабу и афтабу.
Зандаи Симин рассмеялась.
– Сухраб!
Она произнесла что-то на фарси, из-за чего его румянец стал еще гуще, но он рассмеялся в ответ.
– Дариуш-джан. Ты знаешь, что такое афтаба?[14]
Моя двоюродная сестра, Призрак Кольца
В некотором смысле Навруз – это персидская версия Рождества. Его празднуют в кругу семьи, все съедают горные массивы еды, и почти у всех в этот день выходной.
Мама всегда в этот праздник освобождала меня и Лале от школы. Я никогда никому не объяснял почему. Уверен, что Лале кому-то рассказывала, но, как я уже говорил, Лале пользуется куда большей популярностью, чем я.
Еще с Рождеством Навруз роднят подарки.
Маму и Бабу, которые наконец появились в гостиной с таким видом, будто ничего необычного не произошло, подарили мне новенькую белую рубашку классического кроя. Она немного походила на ту, которая была на Сухрабе, но полоски на ней были голубыми.
Дядя Джамшид и дядя Сохейл подарили мне каждый по пять миллионов иранских риалов.
Я не знал обменного курса иранского риала к доллару США, знал только, что разница была колоссальной.
Столько же дяди подарили Лале, и она тут же начала бегать по дому и кричать: «Я миллионер! Я миллионер!»
Весь день Лале украдкой подворовывала десерты – пахлаву и бамию. Еще она выпила три чашки чая, а вместе с ним употребила и девять кусочков сахара, так что в сестре моей было достаточно топлива, чтобы питать целую электроплазменную систему.
После обеда нас всех ждала еще и горка коттабов.
Лале я об этом не сказал.
Сухраб пошел за мной в комнату, когда я решил убрать рубашку и деньги.
– У меня для тебя кое-что есть, Дариуш, – сказал он.
– Правда?
Я чувствовал себя ужасно. Я же ничего для Сухраба не приготовил.
Как я мог предугадать, что у меня в Иране появится друг?
Сухраб достал небольшой сверток, завернутый в рекламные страницы иранской газеты. Он пытался отдать его мне в руки, но тут я вспомнил подходящее Правило Персидского Этикета.
– Я не могу его принять, – сказал я.
Это был не просто таароф.
Я чувствовал себя невыносимым эгоистом.
– Прошу.
– Нет, правда.
– Ну же, Дариуш. Не надо таарофа.
Он ткнул свертком мне в грудь.
Сопротивление было бесполезно.
– Ладно, Сухраб. Спасибо.
Я распаковал подарок, и в руки мне скользнула
